Господь, мы поднимаемся
Шрифт:
– Скоро он сюда придёт. Сами всё увидите, – говорил слушателям загорелый крестьянин, довольный тем, что оказался в центре внимания.
Приблизительно то же самое о мальчишке говорили на разных концах ярмарки. О явившемся ему ангеле рассказывали по-разному. Кто-то говорил, что это был просто сгусток ослепительного света, без всяких форм, а кто-то утверждал, что ангел являлся точной копией самого мальчика, словно его зеркальным отражением. С такими же веснушками, с вихром нестриженых волос, с таким же голосом и жестами, одетым в залатанную тунику, вот только за его спиной были два мощных белоснежных крыла.
Из разговоров
– Когда я вырасту, я тоже пойду освобождать гробницу Господню, – заявил он сестре, когда они подходили к своей лачуге.
Худощавая девочка искоса посмотрела на брата и вздохнула. Им, мужчинам, вечно всего мало. Им расскажи о дальних странствиях и приключениях, как они тут же готовы разрушить кропотливо созданный мир, где их по-настоящему любят, и отправиться гоняться за какими-то химерами лишь только для того, чтобы потом оценить, что они потеряли.
– А зачем её освобождать? Там ведь никого нет, – со взрослой рассудительностью произнесла она. – Бог на небе. Что там делать, на краю света?
– Там в реках вместо воды молоко и мёд, – хмуро ответил сестре семилетний Патрик и замолчал до самого дома, потому что нечего с ней разговаривать, раз она такая непонятливая.
Когда в щели над дверью загорелась пастушья звезда Венера, Мария уложила пребывающего в мечтах о молочных реках брата в постель из соломы. Сама пошла искать дрова. Рыночная площадь к тому времени опустела, на ступенях храма остались только нищие, не желающие покидать доходные места.
В этот момент со стороны слитых с темнотой пахотных полей к городку Сен-Дени в полном одиночестве приближался худощавый вихрастый мальчишка с пастушьей сумкой на плече. Мальчика звали Стефан из Клуа, а в сумке его вместе с луковицей и куском ячменной лепешки лежал захватанный грязными руками свиток с красной сургучной печатью – письмо королю Франции.
Слухи обгоняли его.
Позже по приказу короля Филиппа Августа в Парижском университете соберётся всеобщий учёный совет, чтобы понять сущность этого ребёнка, – кем он был изначально послан: небом или тьмой? Но для многих богословов это так и останется загадкой. В канонах христианской церкви нет учения об окончательном предопределении, зато есть понятие доброй воли: человек сам определяет, кому служить. Можно быть избранным для света, а выбрать тьму, и наоборот – правда, такое случается редко.
И сейчас, следуя за пастушьей вечерней звездой к городку Сен-Дени, мальчик не знал, кто он: будущий волк в овечьей шкуре или жертвенный ягнёнок, отданный на заклание пересечением интересов разных земных сил.
Как уже говорилось, до мая этого года Стефан оставался никому не известным крестьянским ребёнком, пока две недели назад ему не явился ангел.
Произошло это явление так:
Избранничество
Синева неба была бездонной. Высоко-высоко, выше слоя воздуха, где жужжали пчёлы и пахло травами, выше слоя, где летали ласточки, проплывали редкие белоснежные кучевые облака, похожие с земли на барашков. Ещё выше синева как будто выцветала, блекла от лучей сверкающего майского солнца.
В траве пели птицы, поблизости не было ни души. Вокруг открывались просторы лесов и полей. Деревня осталась за
Селение Клуа было известно в своем графстве тем, что здесь никогда ничего не происходит. Это где-то в большом мире люди постоянно спешили жить, что-то выдумывали и изобретали, искали истину, скрывали истину, вооружали армии и заключали перемирия, стараясь переделать данный им мир под себя. Но деревушка Клуа жила совсем другими ритмами. События обходили её стороной. И засыпая в своих домах, крестьяне из поколения в поколение знали, что завтрашний день будет такой же, как и вчера: тот же речной туман, солнце, привычная работа в поле, огород, соседи и алый закат.
Этот день тоже обещал выдаться самым обычным. С рассвета, когда высокая трава ещё была мокрой от росы, одиннадцатилетний пастушок Стефан выгнал на пастбище деревенских овец, а сам присел возле валуна, прислонившись спиной к прохладному камню.
Внешность у мальчика была самой обычной. Маленький, щуплый, с загорелым лицом и близко посаженными карими глазами, одетый в залатанную тунику. Выгоревшие брови, ссадина на коленке. Он отличался от своих сверстников лишь склонностью к одиночеству, чуть большей набожностью, да ещё слишком богатым для обычного крестьянского ребёнка воображением.
Припекало солнце. Овцы разбрелись по склону холма. Постепенно тишина и общее умиротворение жаркого дня сделали своё дело – веки отяжелели, и мальчишка задремал, вытянув в траве босые ноги. А когда вновь открыл глаза, стряхивая со щеки надоедливого муравья, то сразу увидел идущего к нему по холму человека.
Позже мальчик убедит себя, что человек соткался из солнечного света.
Путник имел вид странствующего монаха. Выцветшая от дождей и солнца ряса с потрепанными полами была подпоясана простой верёвкой. Капюшон лежал на плечах, обнажая стриженные по кругу волосы. В руке зажат свежесрезанный посох. Человек направлялся именно к Стефану.
Надо сказать, что мальчика с его приближением начало томить какое-то непонятное предчувствие.
– Есть ли у тебя какая-нибудь пища, добрый мальчик? – подойдя, поинтересовался странник низким хриплым голосом, присаживаясь рядом на валун.
Мальчишка сразу полез в пастушью сумку, достал оттуда ячменную лепёшку, переломил её, намереваясь отдать половину, но в последний момент передумал и передал мужчине обе части.
– Откуда вы идете, отче? – с почтением спросил он.
– Из Иерусалима, – хрипло ответил странник, хлопнув рукой по своей котомке, словно показывая, что там лежит горсть святой земли.
Пока он ел хлеб, Стефан исподтишка бросал на него заинтересованные взгляды. На вид монаху было лет сорок, загорелое лицо прорезали глубокие морщины, глаза серые, впавшие, усталые. Это был первый настоящий пилигрим, повстречавшийся мальчику в жизни.
Селение Клуа находилось в стороне от паломнических путей, а сами крестьяне дальше Орлеана никуда не ходили. Куда идти, зачем идти? К Богу ногами не дойдёшь. Он – на небе, а мы – на земле, от неё кормимся, в неё и ляжем. Зачем плестись куда-то по пыльной дороге в поисках святости, которой нет, или чудес, которых не бывает? Что там, на том конце пути? Такая же земля, только чужая. Это всё от мятущейся души, которая не нашла смирения. Так говорили крестьяне.