Господа гусары, молчать!
Шрифт:
Это был еще больший соблазн, чем первый. У нее будет муж, единственный недостаток которого в том, что она его не любит. Но ей не надо будет избавляться от ребенка. Даже не надо будет врать. Все уже сказано. Просто не говорить лишнего.
Господа гусары, молчать…
– Янош, это не твой ребенок…
И снова время остановилось. Он молча смотрел на нее, как будто пытался принять трудное решение.
Если ты сейчас скажешь, что тебе все равно, чей ребенок, я останусь с тобой. Постараюсь выбросить Стаса из головы и стать тебе хорошей женой. Постараюсь полюбить тебя. Постараюсь…
Янош
Ночь была как бред. Она расплывалась, растекалась - похожая на отражение неоновых огней в темной воде. Как после того единственного косяка, который они со Стасом выкурили в Амстердаме. Алена ходила по комнате, сидела, согнувшись, уткнувшись лицом в колени, лежала ничком, обнимая подушку. Забиться в угол и зализывать раны. Нет, это потом. Даже не завтра. Когда все будет позади.
Наконец ее отнесло на дальние границы сознания, где ждал сон - рваный, как рэгтайм. Встав утром, Алена не могла вспомнить ничего из него, кроме ощущения безысходности.
В половине десятого она пришла в клинику, сдала анализы и села в коридоре на диван. Достала телефон, набрала три цифры – и нажала на кнопку отбоя.
Нет. Все решено. Мосты сожжены.
Наконец медсестра пригласила ее в кабинет. Просмотрев результаты анализов, врач начала подробно рассказывать о возможных побочных действиях, о том, на что нужно обратить внимание, что нормально, а с чем надо срочно ехать в клинику. Алена слушала, кивала и смотрела на два стаканчика: маленький, с одной таблеткой, и побольше, с водой.
– Вы все поняли? Хорошо. Сейчас вы подпишете согласие на процедуру, примете препарат, и медсестра проведет вас в комнату, где вы останетесь на час. Если все будет в порядке, пойдете домой и придете снова послезавтра, в это же время.
Алена взяла ручку, бегло просмотрела бланк с текстом на венгерском и английском. Внезапно к горлу подкатила тошнота, да так сильно, что она вскочила, зажав рот руками. Медсестра едва успела подставить ей какой-то лоток. Выворачивало долго, одной водой и желчью, с дикими спазмами. В глазах темнело, слезы текли ручьем, и приходилось жмуриться, чтобы не смыло линзы.
Наконец все кончилось. Алена подошла к раковине, прополоскала рот, вымыла лицо. Сильно кружилась голова, в ушах звенело.
Вот точно так же ее рвало весной, когда болела. На коленях перед унитазом, буквально наизнанку. Она вышла тогда, держась за стену, едва не теряя сознание. Стас подхватил ее на руки, отнес в постель. И сказал, что любит…
Буквы, графы на бланке расплывались, и Алена с трудом нашла место, где нужно было поставить дату и подпись. Ручка ни в какую не хотела писать – только царапала бумагу.
– Подождите, - сказала врач. – Сейчас найду другую…
Эпилог
Запах питерской жары в начале августа. Жары, похожей на истерику. Дрожащий над разогретым асфальтом воздух. Небо - вытертые добела джинсы. Нева – блестящая чешуей огромная рыба.
Стас шел по Дворцовому мосту, и ему казалось, что он не был в Питере уже миллион лет. Без него здесь родились, выросли и умерли целые поколения, а он словно замер где-то в безвременье. Два с половиной года – как вечность.
Он не собирался
Его питерская симка была заблокирована, а английский телефон знали только Карп и банк, на карту которого капали деньги от сдачи квартиры. В феврале Иван позвонил и сказал, что с ним связался арендатор Стаса: была у них такая договоренность на крайний случай. Разыскивали его соседи умершей тетки, старшей сестры отца. После смерти Муму Лариса осталась единственной родственницей Стаса. У нее тоже никого больше не было, но виделись они редко. И вот вдруг оказалось, что тетка завещала ему квартиру – двушку на Пятнадцатой линии. В нескольких минутах ходьбы от академии госслужбы, где когда-то училась Алена.
Правда, Стас об этом и не подозревал, потому что топографию Васильевского знал слабо. У Ларисы дома он никогда не был, царапнуло только, что Васька. Вспомнил, как ждал Алену на Среднем после занятий. И ее съемную квартиру у Приморской. Потом посмотрел по карте, и заныло, заныло… Впрочем, жить он там все равно не собирался. Подгадал так, чтобы приехать к концу полугодового срока после смерти Ларисы – успеть вступить в наследство и сразу заняться оформлением документов. Выставить квартиру на продажу и вернуться в Лондон до начала нового сезона.
Квартиру еще предстояло очистить от хлама, привести в порядок. Не на одну неделю работы, даже если нанять кого-то. Осмотрев все, Стас вышел на улицу, свернул на Средний и остановился – через дорогу от крыльца академии.
Когда он только приехал в Лондон, перемены смогли притупить боль. Все новое: страна, город, дом, работа, люди. Для копания в себе не оставалось времени. Только по ночам, когда было не уснуть, воспоминания подступали вплотную. Грызли, глодали стальными зубами. Почему-то чаще всего он вспоминал два момента. Как в последнее утро уходил к клиентке – тоже в последний раз – и поцеловал спящую Алену, осторожно, чтобы не проснулась. А еще – как она пришла к нему и стояла на площадке, а он смотрел на нее в глазок и не мог решиться. Ни отойти от двери, ни открыть.
Время шло, боль не уходила. Просто с поверхности прорастала все глубже и глубже. Он научился с этим жить. Как живут без ампутированной ноги или руки – мучаясь от фантомных болей.
Женщины? Не без того. И случайный секс на одну ночь, и то, что могло стать отношениями – но не стало. Приятная милая девушка, с которой было интересно поболтать и хорошо в постели. Но не было магии. И Стас знал: ни с кем никогда больше не будет. Так бывает только однажды – если вообще бывает.
А вот с работой все обстояло прекрасно. Хотя и не сразу, но Стас поймал волну – так же, как это было когда-то со стриптизом. Театр специализировался на музыкальных постановках с большим количеством танцев – что-то среднее между мюзиклом, опереттой и типичным бродвеем. Он ставил групповые номера и танцевал сам. И получалось все настолько легко, словно специально для этого родился на свет.