Господа Магильеры
Шрифт:
– Переболеть глупостью, - Хандлозер кивнул большой тяжелой головой, - И ненавистью. На это могут уйти десятилетия, но в конце концов это болезни не смертельные. Со временем мы перестанем ассоциироваться с бесконечными войнами, с аристократией, со смертью. Как знать, может когда-нибудь проклятый маятник качнется и в другую сторону?..
– Нас объявят святыми? – криво усмехнулся Гольц. В этот краткий миг он казался почти красивым, несмотря на эту усмешку.
– В святые не примут. Мучениками. Когда-нибудь Германия избавится от этого морока, от этого массового помрачения, и все вернется на круги своя. Без нас уже, конечно.
Пулемет, огрызавшийся короткими очередями, застучал без остановок, кроя беглым огнем невидимые цели. По контрасту с захлебывавшей от ненависти толпой он казался равнодушным автоматом, выполняющим свою работу. Но даже в его металлическом голосе мне послышалось что-то паническое, что-то почти человеческое.
А потом пулемет замолк. И мы все переглянулись, поняв, что это означает. Понимание это мгновенно отравило нас, исказив лица. Гольц вскочил на ноги, как всполошенная птица, Хандлозер подобрался. С первого этажа донеслась ожесточенная стрельба, и теперь невозможно было разобрать, кто стреляет и из чего. Затрещало дерево, взорвалось еще несколько гранат. Задрожал тяжелой дрожью мраморный пол под ногами.
И все закончилось. Я вдруг понял это в полной мере, мгновенно, жутко, в единый миг. Изнутри опалило кислотой, внутренности задергались, как у умирающей жабы, растянутой под микроскопом на предметном столе.
Все закончилось, понял я. Закончилась эпоха, закончились магильеры, закончились мы сами. И я, Карл Эрнст Витцель, гросс-вассейрмейстер, тоже закончусь. И ужасная жажда жизни, запоздавшая, трусливая, таившаяся все это время где-то под мертвой тяжестью предрешенности, затопила меня изнутри, затрепыхалась в муках. Ужасно вдруг захотелось жить. До чертиков, до дрожи в пальцах с искусанными ногтями.
Быстрее всех справился Линдеман. Ничего не говоря, неспешно и спокойно, он расстегнул кобуру. Я думал, он скажет что-то, но гросс-тоттмейстер ничего не сказал. Он сосредоточенно упер ствол пистолета под узкий подбородок.
Хлопнуло, из головы Линдмана мгновенно вырос ярко-красный цветок, рассыпавшийся в воздухе, а тело, зашатавшись, осело кулем на пол. Странно, но после смерти Главный Могильщик выглядел растерянным и удивленным, совсем не таким, как при жизни.
– Может, и мы? – усмехнулся Хандлозер, щелкая костяшками пальцев.
– Ну уж нет, - процедил сквозь зубы Гольц, глаза его сверкнули злостью и в то же время непонятной радостью, - Много им чести будет.
– Вам проще, - Хандлозер достал собственный пистолет, старый и потертый, не идущий к блестящей кобуре.
– Не спорю. Может, успеете наградить кого-нибудь из них опухолью…
С улицы донеслись крики, ликующие, звенящие, победные. Я успел заметить, как над ближайшим к зданию фонарем взлетает в сумерках тело в обрывках грязно-серой формы. Может быть, недавний лейтенант. В сумерках лица не разглядеть. К тому же, показалось, что и не осталось на нем никакого лица…
– Спокойно, господа, - обронил Гольц ледяным голосом, - Мы покажем этому сброду, как умирают магильеры. Мы…
По лестнице застучали подошвы, бесцеремонно, торопливо, зло. Крики незнакомых голосов наполнили кабинет, мгновенно ставший чужим. Не было никакой нужды выламывать дверь, она была не заперта. Но толпа ударила в нее, мгновенно выбив створки, хлынула внутрь с яростностью воды, проникающей в пробоину тонущего корабля. Мгновенно запах табака оказался вымещен прочими запахами – пороха, улицы, какой-то едкой дряни. Здесь были люди в солдатском сукне и гражданской одежде, молодые, старые, окровавленные и полные ненависти. В мою душу, казалось, одновременно заглянуло миллион черных от ярости глаз.
«Они не посмеют, - зазвенела, вытесняя дыхание, мысль, - Никак невозможно…»
Мы ведь магильеры. Пусть уже не опора трона. И не белая кость. Но мы веками олицетворяли все то, чем жила империя. Не эта завшивленная дрянь. А мы. Мы символизировали Германию. Может, мы и были мерзавцами. Но мы хорошо умели это делать.
– Именем трибунала… - выдохнул тот, кто был впереди, еще задыхаясь от быстрого подъема и накатившей пьянящей радости.
Хандлозер выстрелил ему в грудь, тот попятился и повалился под ноги напиравших сзади. Ответным выстрелом гросс-лебенсмейстеру перебило руку, еще несколько пуль угодили в живот. На его мундире, непоправимо испортив хорошее сукно, вперемешку с орденами возникли рваные отверстия.
Гольц закричал. Он протянул к толпе растопыренные пальцы, смешной и нелепый жест, как в какой-нибудь детской игре. На протяжении одного удара сердца ничего не происходило, а потом в кабинете полыхнуло пламя. Те, кто стоял ближе всех, мгновенно превратились в коптящие факелы, трубно ревущие подобно раненым животным. В нос ударило смрадом паленой шерсти и паленого мяса – жуткий, чудовищный запах. Кто-то направил на Гольца пистолет, но тот взорвался прямо в руке у стрелка, превратив его лицо в дымящуюся, с черно-красной бахромой, рану. Кто-то попытался подскочить к Гольцу сбоку, сжимая длинный тесак, но гросс-фойрмейстер быстро повернулся к нему – и удар пламени впечатал человека в стену, окутав полыхающими крыльями портьер, превратив в воющую, сросшуюся с камнем и текущую жидким огнем массу. Кто-то, нечленораздельно завывая, бросился в окно – и вылетел в ночь в облаке стеклянных осколков и шлейфах оранжевого пламени. С улиц заголосили – то ли испуганно, то ли восторженно.
– Вот вам социализм! – закричал Гольц безумным голосом, пламя танцевало в его глазах, - Вот вам виселицы! Вот кайзер!.. Берите! Все берите! Забыли, что такое магильер, шакалы?
Я знал, что жить ему осталось недолго. Подобно дикому зверю, толпа, испуганная огнем, отшатнулась, но не бросилась в бегство. С лестницы в кабинет пробирались все новые и новые люди. Все перепачканные, взлохмаченные, иные с палками или обломками кирпича в руках. Пламя бушевало подобно бичу. Оно с шипением опоясывало их, рвало тела, поднимая в воздух горящие клочья одежды, но оно бессильно было побороть другую стихию. Еще более слепую, злую и беспощадную.
– Режь магильеров! – завыл кто-то.
Я видел, как упал лицом вниз Хандлозер, седая грива которого превратилась в окровавленную тряпку – кто-то размозжил ему голову ружейным прикладом. Гольц медленно пятился, продолжая выбрасывать из пустых рук стрелы яростного пламени. Кабинет заволокло удушливым дымом, трещала обуглившаяся мебель.
– Витцель! – закричал Гольц, не видя меня, - Бейте! Дайте этим мерзавцам!
Я поднял руки. От страха они едва повиновались мне.
Обломок камня угодил Гольцу в подбородок, но не сбил с ног. Гросс-фойрмейстер пошатнулся, сплюнул сквозь кровавую кашу осколки зубов, и превратил еще двоих или троих в черную угольную взвесь, метелью крутящуюся в комнате.