Господа Обносковы
Шрифт:
— Не спорю, не спорю, это-то так, добрейший мой Аркадий Васильевич, но…
Обносков вздохнул и остановился, не договорив начатой фразы. У Груни сжалось от страху сердце, она заметила, как по лицу ее мужа скользнула едва заметная насмешливая улыбка.
— Ну, что же ты не договорил? — спросил Кряжов. — Начал и не договорил. Так, брат, обвинять голословно нельзя; если начал, так и досказывай.
Обносков сделал какую-то сострадательную мину.
— Мне неприятно огорчать вас, добрейший мой друг…
— Ты, Алексей Алексеевич, уже
Обносков вспыхнул, как порох.
— Не клевета-с, Аркадий Васильевич, а правда, — заговорил он скороговоркой и с одышкой. — Недосказанная правда — это так, но только потому недосказанная, что мне тяжело открывать вам глаза…
Груня, вся бледная и дрожащая от негодования, пристально следила за мужем; в эту минуту ей хотелось взять и увести отца из их квартиры.
— Ваш Павел, — продолжал Обносков, взвешивая слова и придавая им особенную важность, — ваш Павел сошелся с развратниками, картежниками и негодяями, для которых нет ничего святого. Среди грязных и циничных камелий, среди отвратительных оргий и пьянства проводит он ночи и пропивает там и свой ум, и свое здоровье, и те деньги, которые вы, надеясь на его честность, позволяете ему брать из вашего стола без счету…
— Это ложь! Это ложь! — с горячностью воскликнули разом Кряжов и Груня.
— Нет-с, это правда… Я знаю из верных источников, я справлялся, — увлекся Обносков.
— Чтобы вооружить отца против Павла? — промолвила Груня задыхающимся от волнения и гнева голосом.
— Нельзя ли помолчать? — проговорил шепотом Обносков, обращаясь к жене. — Я говорю с твоим отцом о близком ему человеке…
— Он точно так же близок и мне, — перебила его жена.
— Я не знаю, может ли быть близким человек тебе только потому, что ты жила с ним под одной кровлей, — сухо промолвил Обносков, зеленея. — Но мне было бы приятнее, если бы, кроме меня, никто из посторонних мужчин не был близок тебе… Назвал же я Павла близким человеком твоему отцу, — продолжал громко Алексей Алексеевич, — потому, что твой отец взялся воспитать его и даст за него, за каждый его проступок, ответ перед людьми и богом.
Кряжов в волнении ходил по комнате из угла в угол.
— Моя жена отвлекла меня от нашего разговора, — заговорил зять. — Я всегда принимал участие в судьбе Павла, хотя я и не имею способности выражать участие и любовь послаблениями и потачками. Не без сожаления выслушивал я в последнее время различные толки о его прискорбном поведении. Я ни слова не говорил об этом вам, боясь огорчить вас этим. Может быть, я дурно поступал в этом случае, так как жертвовал судьбою этого «мальчика» сохранению вашего спокойствия, но сегодня вы сами заставили меня высказаться, не удовлетворившись одним моим советом смотреть за ним.
Кряжов молча ходил по комнате.
— Я не знаю, насколько успел втянуться этот мальчик в разгульную жизнь, — продолжал Обносков. — Но я знаю, что она стоит денег,
— Павел не вор, что вы мне рассказываете! — сердито пробормотал Кряжов.
— Я и не думал обвинять его в воровстве, — простодушно произнес Обносков. — Хотя эта пропасть втягивает во все пороки, и если он теперь, добрейший Аркадий Васильевич, обманывает вас, не говоря, где он бывает, или унижается, кутя на чужой счет, то после ему придется дойти и до более крупных ошибок, может быть, просто до преступлений… Я говорю это потому, что мне кажется необходимым вовремя принять меры и удержать его на краю пропасти…
— Удержать! Удержать! — бормотал Кряжов, потирая себе лоб. — Легко это сказать!
— Тут, добрейший Аркадий Васильевич, строгость нужна, — говорил Обносков. — Нужно добиться признания, хотя это и трудно, и потом принять свои меры… Если вам трудно объясниться с ним, то я согласен, хотя это и тяжело для меня, переговорить с ним…
— Папа, ты, вероятно, сам поговоришь с ним? — быстро заметила Груня и обратила к отцу вопросительный взгляд.
— Конечно, конечно, — утвердительно кивнул головою старик и тревожно стал поправлять ворот своей рубашки, точно она его душила в эту минуту. — Ох, уж мне эти объяснения! — махнул он рукою.
— Необходимость, необходимость заставляет, — пожал с прискорбием своими узенькими плечами Обносков. — Или своим спокойствием, или человеком жертвовать приходится…
Кряжов взял фуражку и простился с дочерью и зятем. И дочь, и зять пошли за ним в переднюю.
— Ты бы ушла отсюда; простудишься, пожалуй, — заметил заботливо Обносков жене, желая на минуту остаться вдвоем с Кряжовым.
— Нет, мне нужно с отцом поговорить, — прямо ответила жена, вышедшая в переднюю с тем же намерением, как и муж.
— Вот не могла этого сделать в комнате!
— Мне одной нужно переговорить с ним.
— Значит, я мешаю? — сердито спросил муж.
— Да, я попросила бы тебя оставить нас одних, — спокойно произнесла она.
— Я и не знал, что у тебя есть тайны от меня, — злобно усмехнулся он и прибавил, обращаясь к Кряжову с усмешкой: — Дитя еще, как видите, все хочется шептаться!
Пожав руку тестю, он вышел.
— Папа, не верь, пожалуйста, ему, это все клевета! — торопливо заговорила Груня, когда за мужем затворилась дверь.
— Дитя мое, какая же может быть цель у Алексея для клеветы на Павла? — покачал головой Кряжов. — Нет, это правда, Павел обманывал меня, низко обманывал, говоря, что он работает. Обман обиден!
— Папа, милый мой, как ты скоро всему веришь! — с грустью воскликнула Груня. — Алексей ненавидит Павла, он видит в нем врага.
— Что ты, что ты! — замахал руками старик.
— Да, да, это ничтожный, мелкий и злой характер! — воскликнула молодая женщина, выходя из себя. — Он готов погубить всех, кого он ненавидит, а Павлу он завидует, к Павлу он ревнует.