Господи, прими Булата
Шрифт:
– Да, нет пуговиц, – сказал я, отводя взгляд.
– Пойдем, пришью, – сказала она решительно.
Мы пришли в мою комнату, я вытащил чемодан, положил его на кровать, и Ника, как мне показалось, с каким-то вожделением погрузилась в его содержимое…
Я вышел из комнаты на балкон. Все было как положено: красное солнце садилось в синее море. Все краски были очень точные, югу чужды полутона. Внизу, прямо под балконом, на площадке, наша культурница Надико проводила мероприятие.
– Прекрасный фруктовый танец «Яблочко»! –
Среди танцующих я заметил человека, который в день моего приезда на набережной спорил с грузином Резо по вопросу о течениях. Я с трудом узнал его. Крепкий загар скрадывал дряблость его щек, велюровую шляпу он сменил на головной убор сборщиков чая. Он совершенно естественно отплясывал в естественно веселящейся толпе. Он выкидывал смешные коленца, был очень нелеп и мил, видимо, начисто забыв в этот прекрасный миг, к чему его обязывает занимаемый пост и общая ситуация. Тут же я увидел его жену. Она шла прямо под моим балконом с двумя другими женщинами.
– Вы даже не знаете, какая я впечатлительная, – лепетала она, – когда при мне говорят «змея», я уже падаю в обморок.
Я стоял на балконе и смотрел на Гагру, на эту узкую, просто метров двести шириной, полоску ровной земли, зажатую между мрачно темнеющими горами и напряженно-багровым морем. Эта длинная и узкая Гагра, Дзвели Гагра, Гагрипш и Ахали Гагра, робко, но настырно пульсировала, уже зажигались фонари и освещались большие окна, автобусы включали фары, а звонкие голоса культработников кричали по всему побережью:
– Веселый спортивный танец фокстрот!
Кто может поручиться, что море не вспучится, а горы не извергнут огня? Такое ощущение было у меня в этот момент. Тонкие руки Ники легли мне на плечи. Она вздохнула и вымолвила:
– Боже мой, как красиво….
– Что красиво? – спросил я ровным голосом.
– Все, все, – еле слышно вымолвила она.
– Все это искусственное, – резко сказал я, и она отдернула пальцы.
– Что искусственное?
– Пальмы, например, – пробурчал я, – это искусственные пальмы.
– Не говори глупостей! – вскричала она.
– Зимой, когда уезжают все курортники, их красят особой устойчивой краской. Неужели ты не знала? Наивное дитя!
– Дурак! – облегченно засмеялась она.
– Блажен, кто верует, – проскрипел я. – Все искусственное. И эти парфюмерные запахи тоже.
По ночам деревья опрыскивают из пульверизатора специальным химраствором, а изготовляет этот раствор завод в Челябинской области. Копоть там, вонища! Перерабатывают каменный уголь и деготь…
– Ну хватит! – сердито сказала она.
– Все эти субтропики – липа.
– А что же не липа? – спросила она.
– Дождь и мокрый снег, глина под ногами, кирзовые сапоги, товарные поезда, пассажирские, пожалуй, тоже. Самолеты – это липа. Мой рабочий стол – не липа и твоя лаборатория тоже… Рентген… – помолчав, добавил я.
– Не понимаю, – потерянно прошептала она.
– Ну как же ты не понимаешь? Вот когда строили этот дом и возили в тачках раствор, а кран поднимал панели – это была не липа, а когда здесь танцуют фруктовый танец «Яблочко» – это липа.
– Какую чушь ты мелешь! – воскликнула она. – Люди сюда приезжают отдыхать. Это естественно…
– Правильно. Но не мешало бы им подумать и о другом на такой узкой полоске ровной земли, – сказал я, но она продолжала свою мысль:
– Ведь ты же сам работаешь для того, чтобы люди могли лучше отдыхать.
– Я работаю ради самой работы, – сказал я из чистого пижонства, и она тут же вскричала:
– Ты пижон и сноб!
Каким-то образом я возразил ей, и она что-то снова стала говорить, я ей как-то отвечал, и долго мы спорили о чем-то таком, о чем, собственно, и не стоило нам с ней спорить.
– Генка, что с тобой сегодня происходит? – спросила наконец она.
– Просто хочется выпить, – ответил я.
4
«Гагрипш» был битком набит, и мы с трудом нашли свободные места за одним столом с двумя молодыми людьми – блондинами в пиджаках с узкими лацканами. Они сетовали друг другу на то, что в Гагре «слабовато с кадрами, а если и есть, то все уже склеенные (взгляд на Веронику), и как ни крути, а видно, придется ехать в Сочи, где – один малый говорил – этого добра навалом».
Мы сделали заказ. Официантка несколько раз подбегала, а потом все-таки принесла что-то. В зал вошел Грохачев. Он шел меж столиков, такой же, как всегда, иронично-расслабленный, с неясной улыбкой на устах. Увидеть его здесь было неожиданно и приятно. Грохачев такой же затворник, как я, и работаем мы с ним в одной области, часто даже в командировки ездим вместе.
– Эй, Грох! – Я помахал ему рукой, и он, раздобыв где-то стул, подсел к нам.
Оказывается, он оставил жену в Гудаутах и сейчас в гордом одиночестве шпарил в своем «Москвиче» домой.
Мы заговорили о своих делах. Под коньяк это шло хорошо, и мы забыли обо всем. Иногда я видел, как Вера танцует то с одним блондинчиком, то с другим. Они повеселели, им, видно, казалось, что дела у них пошли на лад. Потом они ушли в туалет, и после этого похода Вера танцевала уже только с одним блондином, а другой совершал бесплодные атаки в дальний конец зала.
Потом мы все впятером вышли на шоссе и стали ловить такси. Блондину ужасно везло. Он поймал «Москвич» и уселся в него с Вероникой и со своим приятелем, таким же, как он, блондином. А «Москвич», как известно, берет только троих. Я смотрел в ту сторону, где скрылись стоп-сигналы такси, и слушал Гроха. Он рассказывал о своей давней тяжбе с одним управлением, которое осуществляло его проект. Минут через пятнадцать он опомнился.