Господин мой–время
Шрифт:
Она так, так часто вспоминала вашу маму, так часто рассказывала нам про нее и про вас, так часто читала нам ее стихи. Нет, она никогда, никогда ее не забывала».
…После ее смерти ее муж куда-то уехал, пропал. Где он сейчас — неизвестно.
Соню — сожгли.
«Когда прилетели челюскинцы…» Значит— летом 1934 года. Значит — не год назад, а целых три. Но год — или три — или три дня — я ее больше не увижу, что — всегда знала, — и она никогда не узнает, как…
Нет! она навсегда — знала.
«Когда прилетели челюскинцы» — это звучит почти как: «Когда прилетели ласточки»…
Ведь и начало наше с нею не — такого-то числа, а «в пору первых зеленых листиков…»
Да, меня жжет, что Сонечку — сожгли, что нет креста — написать на нем — как она просила:
И кончалось все припевом: Моя маленькая!Но — вижу ее в огне, не вижу ее — в земле! В ней совсем не было той покорности и того терпения, одинаково требующихся от отжившего тела и от нежившего зерна. В ней ничего не было от зерна, все в ней было:
Ja! ich weiss woher ich stamme:
Unersдttlich wie die Flamme,
Nдhr ich und verzehr ich mich!
Glut wird alles, was ich fasse,
Kohle — alles, was ich lasse, —
Flammes bin ich sicherlich!
Знаю я — откуда родом!
Точно огнь — ненасытимый,
Сам себе я корм и смерть.
Жар — все то, что я хватаю,
Уголь — все, что я бросаю,
Я воистину огонь!
Жжет, конечно, что некуда будет — если это будет — прийти постоять. Не над чем. Что Сонечки нет — совсем. Даже ее косточек. Но Сонечка — и косточки… нет!
Инфанта, знай, я на любой костер готов взойти…
Первое, что я о ней услышала, было: костер, последнее: сожгли. Первое, что я о ней услышала, было: костер, и последнее: костер.
Но как странно, как наоборот сбылись эти строки Павлика:
…Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть —
Твои глаза…
— Ведь Инфанту — жгли, а Карлик — глядел: на нее, вечно — молодую, сжигаемую, несгораемую — поседевший, поумневший Карлик Инфанты!
Моя бы воля — взяла бы ее пепел и развеяла бы его с вершины самой (мне еще сужденной) высокой горы — на все концы земного шара — ко всем любимым: небывшим и будущим. Пусть даже — с Воробьевых гор (на которые мы с ней так и не собрались: у меня — дети, очереди… у нее — любовь…)
Но вдруг я — это делаю? Это — делаю? Ни с какой горы, ни даже холма: с Ладони океанской ланды рассеиваю пепел— вам всем в любовь, небывшие и будущие?
…А теперь — прощай, Сонечка!
«Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!
Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»
(Lacanau-Ocean,
Примечания
Все тексты в настоящем издании печатаются по кн.: Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 4, 5. — М.: Эллис Лак, 1994.
Автобиография
Впервые — в кн.: Цветаева М.Стихотворения и поэмы. (Л.: Сов. писатель, 1990).
Написана по просьбе литературоведа Е. Б. Тагера для статьи в готовящийся Госиздатом 12–й том «Литературной энциклопедии» (не вышел).
С. 15. Ундина— см. комментарии к очерку «Мать и музыка».
Рустем и Зораб— часть поэмы Фирдоуси «Шахнаме», переведенная В. А. Жуковским (1849). «Как и в книгах или в том, что нам рассказывала мать — мы не терпели никакой общности — вещи или герой книги могли быть только или Мусины (Маринины. — А. С.),или мои. Так мы разделили две наилюбимейшие поэмы: «Ундину» взяла Муся. «Рустема и Зораба» получила — взамен — я» ( Цветаева А.Воспоминания. М: Сов. писатель, 1983. С. 24).
Царевна в зелени— повесть французского писателя Андре Терье (1833–1907).
Нелло и Патраш— рассказ английской писательницы Уйда (настоящее имя — Мария — Луиза Раме; 1839–1908).
… вторую — любит —то есть младшую, Асю.
С. 16…. стихи, которые печатают в Женеве. — Публикацию детских стихов М. Цветаевой обнаружить не удалось.
Весной 1902 г…. в Лозанне— описка Цветаевой. Правильно: 1903 г. «Лихтенштейн»— роман немецкого писателя Вильгельма Гауфа.
Эллис— См. комментарии к очерку «Пленный дух».
НилендерВладимир Оттонович — См. очерки «Живое о живом», «Пленный дух» и комментарии к ним.
…обо мне первую… большую статью. — Имеется в виду отклик М. Волошина на первый сборник М. Цветаевой «Вечерний альбом» в газете «Утро России» (М., 1910, 11 декабря), Волошин восторженно писал: «Это очень юная и неопытная книга— “Вечерний альбом”. Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство. „Ах, этот мир и счастье быть на свете // Еще не взрослый передаст ли стих?”