Господин мой–время
Шрифт:
Как она пришла? Когда? Зимой ее в моей жизни не было. Значит— весной. Весной 1919 года, и не самой ранней, а вернее — апрельской, потому что с нею у меня связаны уже оперенные тополя перед домом. В пору первых зеленых листиков.
Первое ее видение у меня — на диване, поджав ноги, еще без света, с еще — зарей в окне, и первое ее слово в моих ушах — жалоба:
— Как я вас тогда испугалась! Как я боялась, что вы его у меня отымете! Потому что не полюбить — вас, Марина, не полюбить вас — на коленях — немыслимо, несбыточно, просто (удивленные глаза) — глупо? Потому я к вам так долго и не шла, потому что знала,что вас так полюблю, вас, которую любит он, из-за которой он меня не любит, и не знала, что мне делать с этой своей любовью, потому что я вас ужелюбила, с первой минуты тогда,
Я, Марина, правда не хотела вас любить! А теперь-мне все равно, потому что теперь для меня его нет, есть вы, Марина, и теперь я сама вижу, что он не могвас любить, потому что — если бы мог вас любить — он бы не репетировал без конца «Святого Антония», а Святым Антонием бы — был, или не Антонием, а вообще святым…
— Юрием.
— Да, да, и вообще бы никогда бы не обедал и не завтракал. И ушел бы в Армию.
— Святым Георгием.
— Да. О, Марина! Именно Святым Георгием, с копьем, как на кремлевских воротах! Или просто бы умерот любви.
И по тому, как она произносила это умерот любви, видно было, что она сама — от любви к нему — и ко мне — и ко всему— умирает; революция — не революция, пайки — не пайки, большевики — не большевики — все равно умрет от любви, потому что это ее призвание — и назначение.
Марина, вы меня всегда будете любить? Марина, вы меня всегдабудете любить, потому что я скороумру, я совсем не знаю отчего, я так люблю жизнь, но я знаю,что скоро умру, и потому, потому все так безумно, безнадежнолюблю… Когда я говорю: Юра — вы не верьте. Потому что я знаю, что в других городах… — Только вас,Марина, нет в других городах, а — их!.. — Марина, вы когда-нибудь думали, что вот сейчас, в эту самую минуту, в эту самую сию — минуточку, где-то, в портовом городе, может быть на каком-нибудь острове, всходит на корабль — тот, кого вы могли бы любить? А может быть — сходит с корабля — у меня это почему-то всегда матрос, вообще моряк, офицер или матрос — все равно… сходит с корабля и бродит по городу и ищет вас, которая здесь, в Борисоглебском переулке. А может быть просто проходит по Третьей Мещанской (сейчас в Москве ужасно много матросов, вы заметили? За пять минут — все глаза растеряешь!), но Третья Мещанская, это так же далеко от Борисоглебского переулка, как Сингапур… (Пауза.) Я в школе любила только географию — конечно, не все эти широты и долготы и градусы (меридианы— любила), — имена Дюбила, названия… И самое ужасное, Марина, что городов и островов много, полный земной шар! — и что на каждой точке этого земного шара (у вас есть глобус? Я бы показала) — на каждой точке этого земного шара — потому что шар только на вид такой маленький и точка только на вид — точка, — тысячи, тысячи тех, кого я могла бы любить… (И я это всегда говорю Юре, в ту самую минуту, когда говорю ему, что кроме него не люблю никого, говорю, Марина, как бы сказать, тем самым ртом, тем самым полным ртом, тем самым полным им ртом! потому что и это правда, потому что оба — правда, потому что это одно и то же, я это знаю, но когда я хочу это доказать — у меня чего-то не хватает, ну — как не можешь дотянуться до верхней ветки, потому что вершка не хватает! И мне тогда кажется, что я схожу с ума…)
Марина, кто изобрел глобус? Не знаете? Я тоже ничего не знаю — ни кто глобус, ни кто карты, ни кто часы. — Чему нас в школе учат??! — Благословляю того, кто изобрел глобус (наверное какой-нибудь старик с длинной белой бородой…) — за то, что я могу сразу этими двумя руками обнять весь земной шар — со всеми моими любимыми!
«…Ни кто — часы…»
Однажды она у меня на столе играла песочными часами,
— Вот еще пять минуточек прошло… (Потом безмолвие, точно никакой Сонечки в комнате нет, и уже совсем неожиданно, нежданно:) Сейчас будет последняя, после — едняя песчиночка! Все!
Так она играла— долго, нахмурив бровки, вся уйдя в эту струечку. (Я — в нее). И вдруг — отчаянный вопль:
— О, Марина! Я пропустила! Я— вдруг— глубоко — задумалась и не перевернула вовремя, и теперь я никогда не буду знать, который час. Потому что — представьте себе, что мы на острове, кто нам скажет, откуда нам знать?!
— А корабль, Сонечка, приезжающий к нам за кораллами? За коралловым ломом? — Пиратский корабль, где у каждого матроса по трое часов и по шести цепей! Или — проще: с нами после кораблекрушения спасся — кот. А я еще с детства — и — отрочества знаю, что «Les Chinois voient l’heure dans l’oeil des chats» [167] . У одного миссионера стали часы, тогда он спросил у китайского мальчика на улице, который час. Мальчик быстро куда-то сбегал, вернулся с огромным котом на руках, поглядел ему в глаза и ответил: «Полдень»
167
Китайцы узнают время по кошачьим глазам (фр.).
— Да, но я про эту струечку, которая одна знала срок и ждала, 1 чтобы я ее — перевернула. О, Марина, у меня чувство, что я 1 кого-то убила!
— Вы времяубили, Сонечка:
«Который час?» — его спросили здесь,
А он ответил любопытным: «Вечность».
— О, как это чудесно! Что это? Кто этот они это правда— 1 было?
— Он, это с ума сшедший поэт Батюшков, и это, правда, | было.
— Глупо у поэта спрашивать время. Без — дарно. Потому он и! сошел с ума — от таких глупых вопросов. Нашли себе часы! Ему] нужно говорить время, а не у него — спрашивать.
— Не то: он уже был на подозрении безумия и хотели проверить.
— И опозорились, потому что это ответ— гения, чистого духа. А вопрос — студента — медика. Дурака. (Поглаживая указательным пальчиком круглые бока стопочки.)… Но, Марина, представьте себе, что я была бы — Бог… нет, не так: что вместо меня Бог бы держал часы и забыл бы перевернуть. Ну, задумался на секундочку — и — конченовремя.
…Какая страшная, какая чудная игрушка, Марина. Я бы хотела с ней спать…
Струечка… Секундочка… Все у нее было уменьшительное (умалительное, умояительное, умилительное…),вся речь. Точно ее маленькость передалась ее речи. Были слова, словца в ее словаре — может быть и актерские, актрисинские, но, Боже, до чего это иначе звучало из ее уст! Например — манерочка. «Как я люблю вашу Алю: у нее такие особенные манерочки…»
Манерочка (ведь шаг, знакдо «машерочка»!) — нет, не актрисинское, а институтское, и недаром мне все время чудится, ушами слышится: «Когда я училась в институте…» Не могла гимназия не только дать ей, но не взять у нее этой — старинности, старомодности, этого старинного, век назад, какого-то осьмнадцато- го века, девичества, этой насущности обожания и коленопреклонения, этой страсти к несчастной любви.
Институтка, потом — актриса. (Смутно помнятся какие-то чужие дети…)
— Когда Аля вчера просила еще посидеть, сразу не идти спать, у нее была такая трогательная гримасочка…
Манерочка… гримасочка… секундочка… струечка… а сама была… девочка, которая ведь тоже — уменьшительное.
— Мой отец был скрипач, Марина. Бедныйскрипач. Он умер в больнице, и я каждый день к нему ходила, ни минуточки от него не отходила — он только мне одной радовался. Явообще была его любимицей. (Обманывает меня или нет — память, когда я слышу: придворный скрипач? Но какого двора — придворный? Английского? Русского? Потому что — я забыла сказать — Голлидэй есть английское Holiday — воскресенье, праздник.