Господин мой–время
Шрифт:
1930-е гг.
1941 г.
«Очень одарен, но ничего от Wunderkind'a, никакого уродства, просто — высокая норма»
.
«…больше
Марина Цветаева (рис. А. Эфрон).
В 1937 г. Ариадна с отцом вернулись в Россию. Через два года их ждал арест.
Дом в Елабуге, где оборвалась жизнь поэта.
Такой Марину Цветаеву видели современники
Н. Крандиевская.
Б. Родзевич.
М. Нахман.
А. Билис.
Н. Вышеславцев.
О, какая это была живая Сонечка, в этом — все,говоримом за час перед казнью, в этом часе, даримом и творимом, в этом последнем любовном и последнем жизненном часе, в предсмертном часе, вмещающем всю любовь.
В этом — Розанэтта — имени.
(Сонечка! Ябы хотела, чтобы после моей повести в тебя влюбились — все мужчины, изревновались к тебе — все жены, исстрадались по тебе — все поэты…)
Началась Сонечка в моих тетрадях с ее жалобного, в первый приход ко мне, возгласа:
— О, Марина! (Эта умница ни разу не назвала меня «Ивановна», как с «Белыми ночами», сразу — второй (тысячный) раз. — Как я бы вашу Даму в «Метели» — сыграла. Как я знаю каждое движение, каждую интонацию, каждый перерыв голоса, каждую паузу — каждоедыхание… Так, Марина, как я бы — ее никтоне сыграет. Но яне могу — я такая
Не ростом— не только ростом— мало ли маленьких! — и маленькость ее была самая обыкновенная — четырнадцатилетней девочки — ее беда и прелесть были в том, что она этой четырнадцатилетней девочкой — была. А год был — Девятнадцатый. Сколько раз — и не стыжусь этого сказать — я за наш с ней короткий век жалела, что у нее нет старого любящего просвещенного покровителя, который бы ее в своих старых руках держал, как в серебряной оправе… И одновременно бы ею, как опытный штурман, правил… Моей маленькой лодочкой — большого плаванья… Но таких в Москве Девятнадцатого года— не было.
(Знаю, знаю, что своей любовью «эффект» «ослабляю», что читатель хочет сам любить, но я тоже, как читатель, хочу сама любить, я, как Сонечка, хочу «сама любить», как собака— хочу сама любить… Да разве вы еще не поняли, что м®й хозяин умер и что я за тридевять земель и двудевять лет— просто вою?!)
…Ни малейшего женского кокетства. Задор — мальчишки (при предельно — женственной, девической, девчонческой внешности), лукавство — lutin [168] . Вся — что немцы называют — «Einfall» [169] .
168
Шаловливость (фр.).
169
Причуда (нам.).
(Сонечка, я для тебя три словаря граблю! Жаль, английского не знаю — там бы я много для тебя нашла. А — в испанском!..)
Ряд видений: Наташа Ростова на цветочной кадке: «Поцелуйте куклу!»… Наташа Ростова, охватив колена, как индус, как пес, поющая на луну, пением уносимая с подоконника… Огаревская Консуэла, прощающаяся с герценовской Наташей у дилижанса… Козета с куклой и Фантина с Козетой… Все девические видения Диккенса… Джульетта… Мирэй… Миньона, наконец, нет, даже он: Mignon, — тот мальчик арфист, потом ставший Миньоной, которого с какой-то своей Wanderung [170] привел домой к матери юноша, ставший — Гете.
170
Поездка (нем.).
(Знаю, что опять ничего не даю (и много — беру), однажды даже вычеркнула это место из рукописи, но они меня так теснят, обступают, так хотят через Сонечку еще раз — быть…)
Но главное имя — утаиваю. И прозвучит оно только в стихах — или нигде.
И вот, потому что ни одной моей взрослой героиней быть не могла — «такая маленькая» — мне пришлось писать маленьких. Маленьких девочек. Розанэтта в «Фортуне», девчонка в «Приключении», Франческа в «Конце Казановы» — и все это Сонечка, она, живая, — не вся, конечно, и попроще, конечно, ибо, по слову Гейне, поэт неблагоприятен для театра и театр неблагоприятен для поэта, — но всегда живая, если не вся — она, то всегда — она, никогда: не — она.
А один свой стих я все-таки у нее — украла: у нее, их не писавшей, в жизни не написавшей ни строки, — .я, при всей моей безмерной, беспримерной честности — да, украла. Это мой единственный в жизни плагиат.
Однажды она, рассказывая мне о какой-то своей обиде:
— О, Марина! И у меня были такие большие слезы — крупнее глаз!
— А вы знаете, Сонечка, я когда-нибудь это у вас украду в стихи, потому что это совершенно замечательно — по точности и…
— О, берите, Марина! Все, что хотите — берите! Все мое берите в стихи, всю берите! Потому что в вашихруках всебудет жить — вечно! А что от меня останется? Несколько поцелуев…
И вот, три года спустя (может быть, кто знает, день в день) стих:
В час, когда мой милый брат Миновал последний вяз (Вздохов мысленных: «Назад»),
Были слезы — больше глаз.
В час, когда мой милый друг Огибал последний мыс (Вздохов мысленных: «Вернись!»),
Были взмахи — больше рук.
Руки прочь хотят — от плеч!
Губы вслед хотят — заклясть!
Звуки растеряла речь Пальцы растеряла пясть.
В час, когда мой милый гость…