Господин Великий Новгород
Шрифт:
Великий князь велел их позвать к себе на очи. Он стоял в это время на Городище.
И вот в княжескую палату вступило все оставшееся величие Господина Великого Новгорода, все то, чем заправлялась великая северная страна, не знавшая ни войн, ни поборов, а развивавшая свою силу, богатство и энергию вольным трудом и свободою личности.
Робко вступили послы... Это уже были не те смелые представители воли: воля не спасла вольных людей, их победили, как это всегда бывает, невольники и холопы. Несчастие родины, горе, личные страдания провели неизгладимые борозды — «черты и резы» на их лицах.
Лицо великого князя было
Послы поклонились земно. Голова великого князя хоть бы шевельнулась.
Владыка первый начал говорить голосом и тоном, каким он обыкновенно молился всенародно об избавлении от огня, меча, труса и нашествия иноплеменных.
— Господин великий князь Иван Васильевич всеа Русии милостивый! — просительно возглашал он. — Я богомолец твой, и архимандриты, и игумны, и вси священници седьми соборов новегородских и вси людие бьем тебе челом! Меч твой ходит по новгородской земле, кровь хрестьянская льется...
Владыка захлебывался слезами. Многие из послов также плакали.
— Смилуйся, господине, над своею отчиною: уйми меч, угаси огнь!.. — Он не мог далее говорить. Его продолжал общий плач посольства, общее рыданье.
Иван Васильевич молчал. Рыдания оглашали палату.
— Смилуйся, господине, не погуби вконец люди твоя, свою отчину... О-о-ох, милостив буди! Не погуби! Пожалей жен и младенцы сосущия... Помираем наглою смертью... О-о!
Иван Васильевич поднял свои холодные, как стекло, глаза к темному потолку, словно призывая небо во свидетели.
— Ты, богомолец мой, владыка Феофил, и вы, отчина моя, Великий Новгород, слушайте глагол мой! — начал он с расстановкою, точно по писаному. — Вы сами гораздо знаете, что присылали есте к нам, великим князем, от нашей отчины, Великаго Новагорода, подвойскаго Назара да вечнаго дьяка Захара, и они назвали нас государями. По вашей присылке и челобитью мы отправили к тебе, владыке, и ко всему Великому Новугороду послов своих и велели спросить, каково есте государства хотите вы в Великом Новгороде? Вы заперлись и сказали есте, что послов-де к нам не присылывали и на нас, великих государей, взваливали, якобы мы чиним над вами насилие, и тем ложь положили на нас, своих государей. Много и иных неисправлений чинится от вас; токмо мы все ждали вашего обращения, а вы есте явились паче того лукавнейшими. За сие мы более не возмогли терпеть и положили идти на вас ратью, по Господнему словеси: «Аще согрешит брат твой, шед, обличи его пред собою и тем единым, и аще послушает тебе — приобрел еси брата твоего. Аще же не послушает тебе, поими с собою двои или трои свидетели, при устах бо дву или триех да станет всяк глагол; аще же и тех не послушает — повеждь церкви, аще и о церкви не радети начнет — буди ти якоже язычник и мытарь»... Вот мы так и учинили, — продолжал великий князь, — посылали к вам, отчине своей: престаните от злоб ваших. А вы не восхотели и вменилися нам яко чужи... И мы, положа упование на Господа Бога и пречистую его Матерь, и на святых, и на молитвы прародителей своих, пошли на вас за ваше неисправление.
Великий князь умолк, сделал неопределенный знак рукой и, шурша шелками своего одеяния, вышел в другую палату.
Новгородцы стояли в каком-то оцепенении. Суровый попрек на все
Владыка беспомощно перекрестился:
— Господи! Не яко же мы хощемы, но яко же хощеши Ты...
К ним подошел Степан Бородатый и лукаво глянул на своих московских бояр: «Мекайте-де: я им загну калач московский — не разогнуть»...
— Не попригожу вы, отцы и братие, челом бьете, — таинственно сказал он новгородцам. — И как вас великому государю на том челобитье жаловать? Не попригожу...
— Почто не попригожу? — удивился владыка.
— Мекайте сами, — загадочно ответил Бородатый. — А захочет Великий Новгород бить челом — и он знает, как ему бить челом.
На слове как он сделал ударение. В этом ударении слышалось что-то роковое для Новгорода, грозное, зловещее — бесповоротное решение его судьбы.
Послы оставались в стане — не отпускали...
А Новгород между тем ждал их возвращения. Что там происходило — того и старец Нафанаил, последний новгородский летописец, не в силах был передать: «За слезами убо не видел ни листа, на чем писать, ниже куда тростию скорописного мокать»...
В отчаянии новгородцы все еще укреплялись, насыпали валы острожные и из мертвых, не доеденных собаками и воронами тел человеческих, прикрытых кое-как мерзлою землею, делали себе бойницы и засеки...
Вече уже не собиралось, а вечевая площадь и все улицы так просто стонали голосами. Вечевой звонарь все это видел и, сидя под колоколом, коченеющими руками шил себе саван.
Марфа надела суровую власяницу на свое нежное, пухлое тело и ходила по больным и умирающим, разнося им милостыню успокоения «ради души болярина Димитрия», старшего своего сына, и «новопреставленнаго» болярина Федора, младшего сына, о котором она узнала, что он умер в заточении, где-то в далеком Муроме... Как горькое безумие прошлого, она часто вспоминала о князе Олельковиче и представляла княжескую корону на своей седой голове... «О, суета суетствий!..» А как сладка была эта суета...
Послы все томились в московском стане, моля допустить их вновь на очи великого князя. Вместо князя к ним являлся Степан Бородатый.
— Не попригожу, не попригожу бьете челом, — твердил он новгородцам. — Для чего вы отпираетесь от тово, с чем приезжали на Москву Захар да Назар, и не объявили, каково государства хотите вы, и тем возложили на великаго государя ложь.
— Мы не лгали, — оправдывались новгородцы.
— А не лгали, так не попригожу бьете челом... А восхощет Великий Новгород великим князем бить челом — и он сам знает, как бить челом...
Новгородцы, наконец, с отчаянья повинились в том, в чем никогда не были виновны: приняли на себя личную вину Захара да Назара, которыми им постоянно кололи глаза.
— Мы винимся в том, что посылали Назара и Захара и перед послами великаго князя заперлись, — проговорили они свой приговор.
Бояре пошли к великому князю и вскоре воротились от него с ответом.
— А коли вы, — отвечал он через бояр, — коли вы, владыка и вся отчина моя, Великий Новгород, пред нами, великими князи, виноватыми сказались и сами на себя свидетельствуете и спрашиваете, какого государства мы хотим...