Господин военлёт
Шрифт:
– Будем здоровы, Майкл!
Славный у Розенфельда ром: крепкий, ароматный. Рассказываю Мише о последних событиях – хозяина следует отблагодарить за гостеприимство. Он слушает, широко открыв глаза. Сжимает кулаки.
– Штабная крыса! Как можно?! Сестрички, они же добровольно… Перевязывать, обмывать, судна за ранеными выносить… Да я бы сам! Из-за кого разжаловать?! Князья да бароны, сволочь титулованная, как увидишь кого с аксельбантами, так будь покоен, что «фон»! В окопах их не встретишь, прапорщики ротами командуют…
Хм… В любой армии не любят тыловиков, но здесь что-то совсем. Плюс горячая поддержка офицерами
– Отчего такие потери в людях? Артиллерия?
– Ты видел траншеи? Полный профиль, стенки укреплены. Артиллерия ведет огонь, да без толку. – Он косит взглядом, я делаю успокаивающий жест: контузия прапорщика Красовского – случайность. – Завелся у германцев меткий стрелок или стрелки. – Он пожимает плечами. – Голову высунуть не дают – сразу пуля! Начальника роты так убили…
Интересно! Делаю недоуменное лицо.
– Хвостов! – кричит Миша в дверь. – Кликни Нетребку! И болвана своего пусть захватит!
Спустя пару минут в блиндаже маленький круглый солдатик с какой-то деревяшкой в руках. Беру ее в руки. Голова человека, вернее, гладко обструганная деревяшка, ее изображающая. Глаза, брови и нос прорисованы углем. Рта нет.
– Это что?
– Болван, ваше благородие! – рапортует солдатик. – Для выделки шляп-с и париков пользуют, дабы по форме. Я до призыва в числе первых болванщиков был-с. Вот-с, пригодилось.
– Для чего?
– Германец, коли фуражку на штыке из траншеи поднять, не стреляет. Непременно, чтоб голова была.
Только сейчас замечаю аккуратную дырочку над прорисованным носом. Переворачиваю деревяшку. Выходное отверстие куда крупнее, но не такое страшное, как у человека.
– Этот болван более не годится! – сыплет словами Нетребко. – Коли дырочка во лбу, германец не бьет.
Оптический прицел…
– Снайпер!
Миша смотрит недоуменно. Ну да, массовое снайперское движение только нарождается. Армии месяцами сидят в окопах, больше заняться нечем, как поглядывать в прицел.
– Снайпер – меткий стрелок по-английски…
– В том-то и беда, что больно меткий! – Он сжимает кулаки. – Управы никакой – из траншеи не выглянуть. Только ночью. Снарядами не закидаешь – неизвестно, куда стрелять. Высмотреть нельзя: выглянешь – убьет. Траншейную оптическую трубу давно прошу, но не шлют. – Он жестом отпускает Нетребку. – Вот такая диспозиция, Павел. Хорошо, что ты вернулся! Хоть и рядовой, а командовать можешь…
– Нет!
Он смотрит удивленно.
– Я все забыл!
Он грустнеет:
– К чему тебя приставить?
– Займусь метким стрелком! С твоего позволения.
Он смотрит недоверчиво.
– Драться и стрелять я не разучился!
Миша смеется:
– Чего надобно?
– Хорошую винтовку, выберу сам. Это раз. Далее: бинокль, карту местности или хотя бы кроки, компас и Нетребку в помощники.
– Бери! – Он снимает со стены бинокль в футляре. – От начальника роты остался, добрый, германский. С ним и убили.
Оптимистичное напутствие…
Назавтра пристреливаю винтовку в тыловой лощине. Еле выбрал. У большинства солдат винтовки старые, с казенниками, переделанными из старых трехлинеек под новый патрон с остроконечной пулей. Служили винтовочки долго, да и чистили их рьяно – каналы стволов сильно поцарапаны. Только у моей
Нетребка заканчивает к полудню. Прилаживаем двух болванов на крепкие палки с ручками. Берем одного и топаем на левый фланг. Свободные от службы солдаты тянутся следом, правда, держатся в отдалении. Сидеть в траншеях скучно, хоть какое развлечение. Их благородие, вернее, бывшее благородие, чудит – будет что перетереть вечерком. Надеваем на болвана солдатскую папаху и осторожно выдвигаем из траншеи. Нетребка, как более опытный, руководит. Сначала над бруствером вырастает папаха, прячется, появляется снова, после чего возникает «лоб».
Бах! Хлоп! Деревянные щепки сыплются в траншею. С трудом удерживая болвана от поворота, опускаем его в траншею. Втыкаем нижний конец палки в землю. Нетребка держит болвана, чтоб не сбилось направление. Я сую специально приготовленную палочку в проделанное пулей отверстие, достаю компас и наношу на кроки первый азимут. Прием старый, но здесь в новинку. Бросаем поврежденного болвана, берем нового и бредем на правый фланг. Там все повторяется: бах, хлоп! Наношу азимут на кроки. Пересечение… Твою мать! Или кроки неточные, или снайпер отмороженный: свил гнездо на нейтралке, метрах в ста пятидесяти от наших траншей. Результат настолько неожиданный, что едва удерживаюсь от желания выглянуть наружу и проверить. Ага! Бах, хлоп – и дембель! У меня работа не выполнена.
Перед ужином наливаю Нетребке кружку спирта. Он уходит, прижимая ее к груди. Поделится с фельдфебелем, выкажет уважение. В кружку влезло полфляги – оба будут хороши. Нам нельзя ни капли.
Ночь темна. Беру кирку и шагаю в тыл. Здесь, в сотне метров от наших траншей, некогда стояла деревня. Хаты сгорели, только печи вздымают трубы на пепелищах. Правильно расположены эти печки. Проламываю отверстие со стороны траншей. Печка закопченная, черное отверстие не бросается в глаза. Залезаю внутрь. Топка у русских печей огромная, трое поместятся. В печах зимой моются. Дырка с обратной стороны вышла в самый раз – не много, но и не мало. Кладу рядом винтовку, бинокль, выстроганную Нетребкой подставку. Миша звал спать в блиндаже, но это не лучшее место. Командира роты в любой момент могут поднять, а мне нужно выспаться. Шинель сверху и снизу, под головой башлык. Не лучшая постель, но бывало и хуже. Немцы и наши постреливают, но засыпаю почти мгновенно.