Господин военлёт
Шрифт:
– Стрелять умеешь?
Снова отрицательно мотнул головой.
– А еще артиллерист!
– Память отшибло! Контузия…
Он внимательно смотрит на меня, достает из кармана пачку сигарет, протягивает. Курим, сидя на бруствере.
– Гляди! – Полковник указывает рукой с дымящейся сигаретой. – Справа болото и слева болото. Дорога посреди. С нашего пригорка просматривается на километр. Отличная позиция! Обойти невозможно, а мы отсюда достанем любого. Думаю, именно сюда вас послали, да только немец сверху заметил. В воздухе их самолеты, бомб и пуль не жалеют…
Нас? А он кто?
– Я по дороге шел. Гляжу: пушка целая и сержант шевелится. Грех такой случай упускать! Еда у вас есть?
Пожимаю плечами.
–
Спускаюсь. В вещмешке убитого старшины нахожу буханку хлеба, банки консервов, пачки пшенного концентрата. Тащу все на пригорок. Полковник прямо расцветает:
– Два дня не ел!
Он открывает плоским штыком банку, режет хлеб. Штык у него немецкий, как и винтовка, лежащая в стороне. Сигареты…
– Трофеи! – Он замечает мой взгляд. – Подкараулил отставшего немца. Последний патрон в нагане был…
Только сейчас замечаю кобуру на его поясе.
– Следовало наган выбросить! – вздыхает он. – Но жалко. Привык.
После еды вновь закуриваем.
– От самого Белостока иду! – говорит полковник. – А они все мимо и мимо! Машины, танки… Так хотелось врезать! Спасибо тебе, сержант!
За что? Издалека плывет гул моторов. Полковник прыгает к орудию:
– Будешь заряжать!
Открываю ящики. Снаряды маленькие, но тяжелые.
– Вот эти! – указывает полковник. – Бронебойные!
Казенник с лязгом глотает снаряд. Выглядываю из-за бруствера. Наша позиция – на пригорке, в километре напротив – склон, дорога по нему спускается в низину и поднимается к нам. Сейчас по склону ползет танк, тонкая пушечка развернута в нашу сторону. Из-за гребня появляется и ползет по дороге еще один и еще… Почему-то становится страшно. Чувство не мое, досталось от прежнего хозяина, но очень сильное. Чтобы отвлечься, начинаю громко считать:
– Один, два, три, четыре, пять…
Да сколько же их?!
– Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Мама дорогая! Недолго быть мне сержантом! Привыкнуть к телу не успел.
– Шестнадцать, семнадцать!
Кажется, все.
– Нагло прут, без охранения. Вот и славно!
Это полковник. Он склонился к панораме, медленно вращает маховик наводки, но не стреляет. Первый танк миновал впадину между пригорками и теперь поднимается к нам. «Сорокапятка» стоит слева от дороги, мне хорошо видны черный крест на борту и лицо офицера, торчащее из люка командирской башенки. Несколько минут, и танк поравняется с нашей позицией. Немец нас пока не видит – пушечка низенькая, а полковник хорошо замаскировал позицию. Но с дороги окоп отлично просматривается.
Бах! Из казенника «сорокапятки» со звоном выскакивает латунная гильза.
– Заряжай!
Бросаю снаряд в открытое жерло, только потом выглядываю за бруствер. Передовой танк стоит неподвижно, но не горит. Никто из него не выскочил. Ствол нашей пушечки ползет левее и выше. Бах! Последний танк в колонне замер, свесив хобот пушки.
– Заряжай!
Бах! Бах! Бах!.. Еле успеваю бросать снаряды в ненасытное жерло «сорокапятки». В ушах звенит, дыхание забивают пороховые газы, но пушку надо кормить. Иначе железом накормят нас. Пустые деревянные ящики валяются вокруг станин, я хватаю со стопки все новые и новые. На дорогу смотреть некогда, но, похоже, там опомнились. За нашим окопом разорвался снаряд, другой, в промежутках между выстрелами слышу свист пуль над головой.
– Фугасный! Фугасный давай!
Ага, танкисты стали пехотой. Даю! Бах! Бах! Бах!..
– Еще!
– Нету! Кончились снаряды!
Полковник поворачивает черное от пыли и пороховых газов лицо. Мгновение сверлит бешеным взором, затем обмякает:
– Уходим, сержант!
Хватаем винтовки и скатываемся по обратной стороне склона. Успеваю бросить взгляд на дорогу: все семнадцать танков стоят неподвижно, некоторые горят. Меж бронированными машинами мелькают
– Бегом, сержант! Самолеты налетят!
Самолеты и вправду появляются, но кроны сосен уже сомкнулись над головами. Здесь нас не обнаружить, хорошее место – лес. «Зеленка»…
Я не предполагал тогда, сколько буду скитаться в этой «зеленке». Немцы ушли вперед, следовало пробираться к своим, но полковник не спешил. Мы постоянно обрастали людьми: много потерявшихся и растерянных людей в военной форме бродило по лесам. Они с радостью приставали к любому, кто знал, что делать. Сан Саныч знал. Мы называли его полковником, хотя формально Саныч был военным инженером первого ранга, то есть подполковником. «Полковник» нам нравилось больше. Когда сил и боеприпасов набиралось достаточно, Сан Саныч устраивал немцам пакость. Вермахт катился вперед легко, фашисты расслаблялись. Полковник не упускал случая напомнить, что в пруду помимо карасей водятся и щуки. Мы громили отставшие тылы, склады; ударив, немедленно уходили. Потери несли огромные. Не столько убитыми и ранеными, сколько дезертирами. Осознав, что полковник не намерен вести их туда, где политрук, старшина и полевая кухня, многие уходили. Полковник не удерживал – невозможно. Ночь, лес, кто-то отлучился от костра… Через день-другой к нам приставали другие. Наши дезертиры попадали в плен, от них немцы узнали о «группе Самохина». Так рассказали захваченные нами языки. Сан Саныч допрашивал их сам, немецким он владел в совершенстве; тогда я еще не знал, почему. Обеспокоенные появлением диверсантов в тылу, немцы выслали айнзац-группу. Она шла по нашим следам упорно, как свора овчарок. Приходилось петлять, нередко после очередного удара полковник вел нас на запад, где группу никто не ждал, и мы затаивались на недельку. После одной такой лежки мы и вышли к хутору Юзефы…
Не сразу, но я понял: Сан Саныч не спешит к линии фронта. Меня это смущало, я спросил напрямик. В ту пору мы как раз остались вдвоем: приставшие бойцы разбежались. Полковник пожал плечами:
– Зачем мне туда?
Видимо, мое лицо выдало чувства, потому что Сан Саныч поспешно добавил:
– 17 июня меня арестовали…
В тот день мы говорили дотемна, а потом – до рассвета. Полковника словно прорвало, я ему внимал. Военный инженер фон Зейдлиц – Самохиным он стал позже – поступил в Российскую императорскую армию еще до Первой мировой. При царе успел стать штабс-капитаном, но потом планы разрушила Февральская революция. Армия стремительно разваливалась, офицеры и солдаты разбегались в разные стороны, фон Зейдлицу бежать было некуда. Приставка «фон» к фамилии говорила о происхождении, но не богатстве, военный инженер жил на жалованье. Без особой охоты, но и душевных мук Сан Саныч вступил в Красную Армию – здесь одевали и кормили. Это было в традициях семьи. Фон Зейдлицы перебрались в Россию в восемнадцатом веке и с той поры верно служили стране, мало обращая внимание на политику верхов. Большевики захватили власть в ходе государственного переворота, но перевороты случались и ранее.
Строго говоря, мятежниками в то время были добровольцы, бежавшие на Дон. Фон Зейдлиц им сочувствовал, но убеждений не разделял.
– Среди них не было помещиков и капиталистов, как писали потом ваши, – рассказывал полковник. – Офицеры вроде меня, жившие на жалованье, юнкера, гимназисты… Антон Иванович Деникин, к вашему сведению, вообще сын крепостного. Его отец, забритый в рекруты, дослужился до майора, но сын его дворянства не получил, учился на медные деньги. Корнилов, Алексеев, Кутепов, Краснов – никто из них не был богат. Богатые убежали за границу еще до Гражданской…