Госпожа
Шрифт:
– Спасибо, - ответила Нора, благодаря за то, что снова держит ткань в руке. Она ее успокаивала, давала надежду, хотя Нора и не знала почему.
– Он любит тебя... Боже, он, правда, любит тебя, верно?
– Да, любит.
– И ты ушла от него. Почему?
Нора повернула голову и улыбнулась последнему утру, который она может быть видит.
– Я была так молода...
– Нора едва могла говорить сквозь слезы.
– Я влюбилась в него, когда мне было пятнадцать. И он тоже полюбил меня. Даже дворец начинает ощущаться тюрьмой, если ты там находишься с пятнадцати лет.
–
– Это был рай...
– она улыбнулась сквозь слезы.
– И рай был обнесен стенами.
– А ты не любишь стены, да?
– Это была большая стена. Когда я была подростком, Сорен заставил меня поливать палку, воткнутую в землю каждый день на протяжении шести месяцев. Чертову мертвую палку. Тест на послушание. Иезуиты любят послушание.
– Тебе это не понравилось?
Нора посмотрела на нее сквозь опущенные ресницы.
– Я похожа на послушного человека?
– Но ты подчинилась ему.
– И буду, пока могу. Столько, сколько могу. Это старые брачные клятвы, так? Любовь, честь, послушание? Я соблюдала все три.
– Брачные клятвы? Ты сравниваешь свой маленький больной мирок с узами брака? С таинством? Неважно, какое благословение тебе дала его мать, ты не его жена и никогда не была ей никоим образом. Он женился на мне, а не тебе. И он все еще женат на мне. Я жена. Ты любовница. Но не грусти. В двадцать пять я снова вышла замуж за властного человека. Я не любила его, но уважала. И я ненавижу то, что не была его настоящей женой, потому что мне уже приходилось вступать в брак. Твой священник - он сделал любовниц из нас обеих.
– Мне плевать, кто я. И так было всегда. Пусть остальные переживают. Но не я. Мне плевать, жена я или его любовница. Я хочу лишь Сорена. Люди говорят мне выйти замуж, остепениться, завести детей. К черту. Они не знают меня. Знаешь, кто никогда не говорил, как мне жить? Сорен. Он попросил подчиниться ему, а не измениться ради него. Поэтому я никогда не попрошу его оставить сан, никогда не позволю ему жениться на мне, потому что он никогда не просил меня быть кем-то еще, значит, и я не буду просить его стать кем-то другим. И я ушла от Сорена в тот день, когда он попросил меня выйти за него, потому что в тот день он попросил изменить себя, в тот единственный день он пытался измениться ради меня. Больше никогда он не совершит эту ошибку. Послушай, мне плевать, кем быть, любовницей или женой. Я это я. Мне не нужна бумажка, доказывающая любовь Сорена ко мне. Мне не нужна бумажка, доказывающая что-либо.
– Бумажка... хорошее слово. Единственная разница между тобой и мной. Жена - ничто иное, как любовница с бумажкой. По крайней мере, он любит тебя. А на меня ему всегда было плевать.
– Да. Так и есть. Он был влюблен в Кингсли, но никогда не хотел, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Никогда не желал тебе вреда.
– Но я знаю, кто он сейчас. Он не хочет навредить мне? Это последнее доказательство, что ему наплевать на меня.
Нора не могла поспорить с этим. Двух людей, которых он больше всего любил, ее и Кингсли, были теми двумя, которым он больше всего вредил.
– Из-за него я потеряла лицо.
– Мари-Лаура опустилась на колени перед Норой.
– Такая забавная фраза: «потерять лицо». Значит утратить честь, быть униженным. Всех мальчиков в школе, которые боготворили меня, и одного, который должен был, моего собственного мужа, не волновало ничего.
– Он пытался.
– Только ради Кинсли. И сейчас, тридцать лет спустя, я снова утратила лицо. Посмотри на меня. Смотри.
– Мари-Лаура схватила Нору за подбородок и до синяков удерживала ее.
– Сейчас я старая. Я больше не красавица. Мое лицо... я потеряла его. И он, он все еще... так чертовски... красив.
– С этими словами лицо Мари-Лауры исказилось в истинном уродстве.
– Ты умрешь, - сказала Нора, и была серьезна.
– Если ты убьешь меня или убьешь его, ты умрешь. И ты знаешь это. Кингсли будет тебя выслеживать по всему миру, если ты посягнешь на то, что принадлежит ему.
– Может, именно этого я и хочу. Может, я больше не хочу жить.
– Потому что ты не красавица, какой была в двадцать один? И это все, что у тебя есть? Больше ничего, кроме твоей красоты? Ты утратила красоту, и что осталось?
Мари-Лаура отпустила Нору и встала.
– Только ненависть.
Глава 29
Ладья
Грейс проснулась на рассвете и почувствовала, что что-то не так. Лайла спала рядом с ней в постели. Обычно Грейс просыпалась постепенно, выпивая чашку кофе или черного чая, прежде чем полностью ощутить наступившее утро. Но сейчас она вибрировала как оголенный провод, встревоженная и напуганная, хотя и не знала почему.
Она оставила Лайлу спящей. Шаги... она слышала шаги в коридоре, доносящиеся сквозь полуоткрытую дверь. Вот что ее разбудило. Она вышла в коридор и последовала на звук шагов, ее сердце сжалось от паники, которую она не могла объяснить даже самой себе.
На верху лестницы она остановилась. Сорен стоял у парадной двери в своей черной сутане и белом воротничке. Увидев его в белом воротничке... Она знала... она точно знала, почему проснулась и точно знала, что происходит.
– Нет.
– Грейс опустилась по ступенькам, ее сердце едва ли не выскакивало из груди.
– Нет... нет, не уходите. Нет.
Он развернулся и подошел к ней, стоящей на последней ступеньке.
– Все хорошо. Все в порядке, Грейс.
Она покачала головой.
– Нет, не в порядке. Вы не можете идти. Не...
– Она обняла его и крепко прижала к себе, так крепко, что ей было больно.
– Я тронут.
– Он усмехнулся.
– Нет. – Это все, что она смогла произнести. Пусть он смеется над ней. Она будет обнимать его и держать здесь, даже если это ее убьет.
– Я должен идти, - прошептал он, намного нежнее обнимая в ответ, прежде чем отстраниться и посмотреть ей в глаза.
– Это единственное, что я могу сделать.
– Но Кингсли... он был...
– Кингсли отправился в дом Элизабет и не нашел способа освободить Нору, не убив его сестру. Я не могу просить его сделать это, даже ради себя или Элеонор. Я люблю его так же сильно, как и ее. Сейчас я должен помочь им обоим.