Государь (сборник)
Шрифт:
Вот отчего республики бывают более жизнеспособными и им дольше сопутствует удача, чем государям. Республики лучше приспосабливаются к разнообразию обстоятельств благодаря различию качеств своих граждан, чего государю не дано. Человек, который привык поступать согласно своему нраву, как мы говорили, никогда не меняется, поэтому он неизбежно терпит крушение, когда наступают времена, для него неблагоприятные.
Уже упоминавшийся несколько раз Пьеро Содерини выказывал во всем терпимость и человеколюбие. Ему и его отчизне было обеспечено благоденствие, пока время соответствовало его образу действия, но когда наступил час порвать с покорностью и терпением, он не сумел этого сделать и потерпел поражение вместе со своим отечеством. Папа Юлий II на всем протяжении своего понтификата действовал яростно и напористо, и поскольку тому благоприятствовало время, все его начинания удались. Но если бы наступило время, требующее других решений, его ждал бы неминуемый крах, потому что он не стал бы менять свои обычаи и повадки. Мы вообще не можем меняться по двум причинам: во-первых, нам трудно противостоять тому, к чему нас склоняет природа; во-вторых, когда человек каким-то способом добился успеха, невозможно убедить его, что он может преуспеть, поступая по-другому; вот почему удача отворачивается от людей: фортуна зависит от обстоятельств, а люди упорствуют в своем поведении. Точно так же гибнет государство, ибо республики со временем не изменяют своих порядков, о чем мы подробно говорили выше; они слишком медлительны и запаздывают с нововведениями, для чего требуются основательные потрясения, ибо отдельные невзгоды не столкнут республику с проторенной дороги.
Раз уж мы упомянули Фабия Максима, который затягивал войну с Ганнибалом, мне кажется уместным обсудить в следующей главе вопрос, можно ли помешать полководцу, который во что бы то ни стало
Глава X
Полководец не может избежать сражения, если противник настаивает на нем
«Cneus Sulpitius dictator adversus Gallos bellum trahebat, nolens se fortunae committere adversus hostem, quem tempus deteriorem in dies, et locus alienus, faceret» [69] . Когда речь идет об ошибке, в которую впадают все люди или значительная их часть, думаю, что не худо будет порицать ее неоднократно. Поэтому, хотя я выше уже не раз показывал, насколько выдающиеся деяния нашего времени отличаются от античных, все же мне кажется нелишним повторить это вновь. Ведь если мы в чем и отступаем от древнего обыкновения, так это в военном деле, не соблюдая ни одного из тех правил, которые были очень почитаемы древними. Причина указанного недостатка в том, что государи и республики переложили эту заботу на других и, не желая подвергаться опасности, пренебрегают военными занятиями. Если же иной раз кто-то из современных королей сам отправляется на войну, трудно ожидать, что он совершит что-либо, заслуживающее хвалы. Ведь если они и занимаются воинскими упражнениями, то делают это из тщеславия, а вовсе не из каких-либо похвальных побуждений. Впрочем, эти государи, устраивая иногда войску личные смотры и оставляя за собой звание главнокомандующего, поступают лучше, чем республики, особенно итальянские, которые ничего не смыслят в военных делах и доверяются другим, но в то же время хотят сохранить за собой видимость верховенства и командовать, допуская при этом множество ошибок. И хотя я уже обсуждал некоторые из них в другом месте, не умолчу об одном из наиболее важных заблуждений такого рода. Когда праздные государи и изнеженные республики наставляют своих полководцев, они мнят, что наиболее мудрая предосторожность состоит в том, чтобы любым способом избегать сражения и воздерживаться от каких бы то ни было столкновений с противником. При этом они воображают, что следуют благоразумию Фабия Максима, который спас Римское государство, воздерживаясь от битвы; они не понимают, что в большинстве случаев такое требование бесполезно или вредно. Исходить следует из такого положения: полководец, ведущий военную кампанию, не может избежать сражения, если противник упорно на нем настаивает. Вышеназванное требование всегда избегать сражения, по существу, гласит: «Вступай в битву с выгодой для противника и с невыгодой для себя». Находиться в поле и не вступать в бой можно только на удалении пятидесяти миль от противника; при этом нужно бдительно следить за ним, чтобы при первом его приближении успеть отойти. Другая возможность состоит в том, чтобы запереться внутри городских стен. И то и другое решение сопряжены с большим ущербом. В первом случае страна становится добычей врага, и мужественный государь скорее предпочтет попытать счастья в битве, чем затягивать войну, разоряя своих подданных. Во втором случае проигрыш обеспечен, потому что, когда ты укрываешься с войском в городе, противник начинает осаду, и через какое-то время голод заставит тебя сдаться. Таким образом, эти два пути избегать сражения чрезвычайно вредны. Способ, употребленный Фабием Максимом, то есть выжидание в защищенной местности, хорош, когда твое войско настолько храброе, что противник не отважится встретиться с ним на выгодных для тебя условиях. Да и нельзя сказать, что Фабий избегал сражения, скорее, он хотел дать его при своем преимуществе. Если бы Ганнибал выступил ему навстречу, Фабий дождался бы его и вступил в бой, но Ганнибал ни разу не дерзнул сразиться с ним на Фабиевых условиях. В общем, битвы избегали как Ганнибал, так и Фабий, но если бы один из них хотел сражения любой ценой, то другой мог бы оттянуть его с помощью одного из трех способов – двух вышеназванных или бегства.
Справедливость моих слов видна на тысяче примеров, особенно в войне римлян с Филиппом Македонским, отцом Персея: атакованный римлянами, Филипп решил не давать сражения; для этого он поступил так, как поступал в Италии Фабий Максим, и расположился со своим войском на вершине горы, укрепив ее, ибо полагал, что римляне не отважатся штурмовать ее. Но те двинулись на приступ, чтобы разгромить его и прогнать с этой горы; Филипп, не в силах сопротивляться, бежал с большей частью своего войска. От полного разгрома его спасла только труднодоступность местности, из-за которой римляне не смогли его преследовать. Не желая сражаться и разбив свой лагерь невдалеке от римлян, Филипп был вынужден бежать; убедившись на этом опыте, что, оставаясь в горах, ему не удастся избежать сражения, а укрыться в городе он не желал, Филипп решил поступить иначе и удалиться на много миль от римского лагеря. Таким образом, если римляне вступали в одну провинцию, он отступал в другую и постоянно приходил туда, откуда уходили римляне. Но в конце концов, поскольку в этой затяжной войне его положение ухудшалось, а подданные страдали то от его, то от вражеского войска, он решил попытать счастья в битве и дал римлянам бой по всем правилам. Итак, полезно затягивать войну, когда твое войско располагает теми же преимуществами, что и войско Фабия, а также Гнея Сульпиция, то есть оно настолько сильно, что противник не отваживается напасть на твои укрепления, к тому же он не настолько глубоко проник в твои владения и испытывает недостаток припасов. В этом случае можно уклоняться от сражения по названной Титом Ливием причине: «nolens se fortunae committere adversus hostem, quem tempus deteriorem in dies, et locus alienus, faceret». Во всех прочих обстоятельствах нельзя уклониться от сражения без риска и ущерба для своей чести. Спасаться бегством, подобно Филиппу, равносильно поражению, и оно тем более позорно, чем менее неоспоримой считается твоя доблесть. Если Филипп смог спастись, это не удастся его подражателям, для которых местность не будет защитой. Никто не станет оспаривать, что Ганнибал знал толк в военном деле, и если бы он, противостоя в Африке Сципиону, видел выгоду в затягивании войны, он так бы и поступал, тем более что ему, как хорошему полководцу, располагающему хорошим войском, было бы нетрудно это сделать, как Фабию в Италии; но поскольку этого не произошло, следует предположить, что на то у него была какая-то веская причина. Ибо когда государь собрал порядочное войско и видит, что нельзя поддерживать его боеспособность длительное время из-за недостатка средств или союзников, для него было бы совершенным безумием не попытать счастья до того, как его войско распадется; ведь ожидание его погубит наверняка, а попытка выступления может принести удачу.
Следует помнить еще и о другой вещи: даже проигрывая, можно покрыть себя славой, а из всех проигрышей самый славный – это когда ты уступаешь силе. Ганнибал, например, был вынужден подчиниться необходимости. В то же время, если бы он не стал ввязываться в бой и у него не хватило бы духу напасть на Сципиона, занимавшего более выгодную позицию, последнему это было бы на руку, ибо он уже одолел Сифакса и занял столько городов в Африке, что мог оставаться там с таким же удобством и в такой же безопасности, как и в Италии. Не то было с Ганнибалом, когда он должен был сразиться с Фабием и с теми французами, которые противостояли Сульпицию.
Еще труднее избежать сражения тому, чье войско вторгается в чужую страну, ибо при этом ему приходится столкнуться с противником, который выступает ему навстречу. Если же нападающий берет в осаду какой-либо город, уклониться от битвы ему бывает еще труднее; в наше время это произошло с герцогом Карлом Бургундским, который разбил лагерь близ швейцарского города Мората, подвергся здесь нападению швейцарцев и был разбит. Такова же была судьба французского войска, осадившего Новару и потерпевшего поражение от тех же швейцарцев.
Глава XI
Кто имеет дело со множеством противников, даже превосходящих его силами, побеждает, если только выдержит их первый натиск
Велико было в Риме могущество народных трибунов, и, как мы неоднократно отмечали, это было необходимо, ибо иначе не удавалось бы положить предел притязаниям знати, вследствие которых разложение республики наступило бы гораздо раньше, чем это случилось на деле. Но поскольку во всякой вещи, как мы уже говорили, коренится некоторый внутренний изъян, порождающий все новые перемены, против него необходимо применять все новые меры. Вследствие этого, когда власть трибунов стала выходить за рамки и вызывать опасения не только у нобилей, но и у всех римлян, ее действия могли повести к беспорядкам, угрожающим римской свободе, если бы Аппий Клавдий не указал способ, позволяющий защититься от властолюбия трибунов. Он состоял в том, чтобы выбрать из них такого, которого можно запугать, подкупить или убедить доводами в пользу общего блага, и противопоставить его другим, если они захотят принять какое-либо решение вопреки воле Сената. Это средство позволяло значительно умерить влияние трибунов и на протяжении долгого времени приносило Риму пользу. Все это наводит меня на мысль, что когда несколько властителей объединяются против одного, даже если своим могуществом они и превосходят его силу, тем не менее следует делать ставку скорее на этого одного, располагающего менее внушительными средствами, чем многие его противники, хотя бы они и производили устрашающее впечатление. Ибо, умалчивая обо всех сторонах, в которых один человек имеет преимущество над многими (а таких сторон не перечесть), всегда можно предвидеть следующий результат: этот один без особых ухищрений сможет расстроить союз своих противников и обратить их силу в бессилие. Не стану приводить на этот счет примеры из древности, хотя их очень много, но ограничусь только случаями, происшедшими в наше время.
В 1483 году вся Италия поднялась против венецианцев, и поскольку их дело было проиграно и они были уже не в состоянии выставить на поле боя собственное войско, они вступили в сговор с правителем Милана, синьором Лодовико, и заключили с ним соглашение, благодаря которому вернули себе не только утраченные владения, но еще и захватили часть Феррары. Так, проиграв войну, они выиграли при заключении мира. Несколько лет назад Франция противостояла всему миру, однако еще до окончания войны Испания поссорилась со своими союзниками и вступила в переговоры с французами. В конце концов все остальные противники были вынуждены последовать ее примеру. Таким образом, можно принять за непреложное правило, что когда несколько государей ведут войну против одного, последний всегда одержит верх, если только ему достанет сил выдержать первые удары и дождаться более благоприятного для себя времени. В противном случае опасность для него возрастает в тысячу раз, как можно судить по участи венецианцев в восьмом году. Если бы они смогли выдержать натиск французского войска и выиграть время, пока не привлекут на свою сторону кого-либо из членов враждебной лиги, им удалось бы избежать поражения, но поскольку у них недоставало военной силы, чтобы противостоять врагу, и не оставалось времени, чтобы расстроить противный лагерь, они потерпели крах. Ведь когда папа получил обратно свои владения, он снова подружился с венецианцами. Так же поступил и испанский король, и каждый из этих двух государей охотно оставил бы за ними Ломбардию, дабы не отдавать ее Франции и не увеличивать ее могущество в Италии, если бы это зависело от них. Таким образом, венецианцы могли отказаться от части, чтобы спасти остальное, и если бы они в свое время, когда необходимость этого не была столь очевидна, позаботились о такой уступке, они поступили бы очень мудро, и для этого не следовало дожидаться начала войны, а когда война уже началась, такой поступок выглядел бы постыдным и от него было бы уже мало пользы. К сожалению, в Венеции до войны мало кто из граждан мог предвидеть эту опасность; почти всем было невдомек, как ее предотвратить, и никто не предлагал этого в открытую. Однако, возвращаясь к началу нашего рассуждения, я делаю вывод, что как римский Сенат отыскал средство к спасению отечества от притязаний трибунов в их расколе, так и всякий государь, подвергающийся нападению многих, сможет воспользоваться этим средством, если сумеет с помощью своего благоразумия расстроить их союз.
Глава XII
Разумный командир должен поставить своих солдат перед необходимостью сражаться, а солдат противника лишить такой необходимости
Мы уже обсуждали, сколь полезно для человеческих поступков воздействие необходимости и какой славы они достигают благодаря ей. Как писали некоторые нравственные философы, язык и руки человека, эти утонченнейшие орудия его благородства, не могли бы обрести совершенства и возвысить людские деяния на столь высокую ступень, если бы их не побуждала к этому необходимость. Хорошо сознавая эту силу необходимости, каковая заставляет солдат сражаться с ожесточением, старинные полководцы всемерно старались использовать ее для своего войска и в то же время избавить от нее солдат противника, зачастую открывая перед ними пути, которые могли бы быть отрезанными, а перед своими закрывая всякий свободный путь. Желая настроить на упорное сопротивление защитников города или солдат на поле боя, следует прежде всего заронить в их сознание необходимость такого сопротивления. Поэтому мудрый полководец, собирающийся штурмовать город, должен судить о трудности этого предприятия по тому, насколько его обитатели будут вынуждены защищаться, и если необходимость обороны для них велика, то взять город будет тяжело; в противном случае это не составит особого труда. Отсюда вытекает, что гораздо труднее вернуть себе мятежный город, чем впервые завоевать его, ибо в последнем случае, когда у жителей нет оснований опасаться наказания за какую-либо провинность, они легко согласятся на сдачу. А так как, подняв мятеж, они чувствуют за собой вину и потому опасаются справедливой кары, то одолеть их сопротивление гораздо трудней. Подобное же упорство рождается из естественной враждебности, которую питают друг к другу соседствующие государи и соседствующие республики. К этому побуждают жажда власти и опасения за собственную территорию, особенно сильные у республик, как, например, в Тоскане; это соперничество и эта борьба очень затрудняют завоевание одного государства другим. Если присмотреться, какие соседи у Флоренции и какие у Венеции, то не покажется удивительным, вопреки распространенному мнению, что Флоренция потратилась на свои войны гораздо больше, но завоевала гораздо меньше, чем Венеция. Ведь среди соседей последней не было столь ожесточенно боровшихся с ней, как у Флоренции, ибо все граничащие с венецианцами государства не были привычны к вольной жизни и подчинялись единому государю, а людей, привычных к рабству, не очень заботит перемена государя; более того, они этого часто желают. Поэтому Венеция, окруженная более могущественными соседями, чем Флоренция, не встречая с их стороны упорного сопротивления, смогла их одолеть в отличие от Флоренции, окруженной свободными городами.
Итак, возвращаясь к нашему первому рассуждению, командующий войском, осаждающим крепость, должен приложить все старания, чтоб избавить ее защитников от необходимости сопротивления и таким образом ослабить их рвение. Если они опасаются наказания, пообещать им прощение, а если боятся за свою свободу, объявить, что сражаешься не против общего блага, а против немногочисленных властолюбцев в этом городе; этот способ многократно применялся при взятии городов. И хотя ненадежность таких обещаний легко распознать, в особенности умудренным опытом людям, тем не менее они часто вводят в заблуждение народы, которые в своем стремлении к миру закрывают глаза на всевозможные уловки, каковыми часто оборачиваются щедрые обещания. Из-за этого многие города поплатились своей свободой, в частности совсем недавно Флоренция; то же самое приключилось с Крассом и его войском – этот полководец, прекрасно сознавая лживость парфянских обещаний, направленных на то, чтобы отнять у его солдат необходимость обороняться, не мог все же удержать в последних боевой дух, ибо, как явствует из жизнеописания Красса, их ввели в заблуждение мирные предложения противника. Замечу по этому же поводу, что когда самниты нарушили договорные условия и по настоянию некоторых своих сограждан, обуреваемых тщеславием, сделали набег и разорили поля римских союзников, они отправили после этого посольство в Рим с просьбой о мире и предложили возвратить награбленную добычу, а также выдать зачинщиков беспорядков и этого похода; но римляне отвергли их просьбу. Отчаявшись, послы вернулись в Самниум, и тут Клавдий Понций, в то время командующий самнитским войском, в своей примечательной речи объяснил, что римляне безоговорочно желают войны, и хотя для самнитов предпочтительнее мир, нужда заставляет их открыть военные действия. При этом он сказал: «Justum est bellum quibus necessarium, et pia arma quibus nisi in armis spes est» [70] ; эта необходимость была для самнитского полководца тем основанием, на котором он со своим войском строил надежду победить. Чтобы не возвращаться больше к этому предмету, я хотел бы еще привести наиболее примечательные примеры из римской истории. Войско, возглавляемое Гаем Манилием, сражалось с вейентами, и часть последних проникла за ограждения римского лагеря; тогда Манилий повернулся против них с частью своих сил и перекрыл все выходы из лагеря, чтобы вейенты не могли спастись. Оказавшись в окружении, вейенты стали биться с таким остервенением, что в схватке погиб Манилий, а остальным его спутникам угрожал полный разгром, если бы один мудрый трибун не освободил для противника путь отступления. Отсюда явствует, что пока необходимость заставляла вейентов сражаться, они ожесточенно сопротивлялись, но когда перед ними открылся путь спасения, они стали думать скорее о бегстве, чем о сопротивлении.
Войска вольсков и эквов однажды вторглись в римские пределы. Навстречу им послали армию во главе с консулами. Завязалась битва, в ходе которой силы вольсков, возглавляемые Веттием Мессием, неожиданно оказались между римским войском и собственным лагерем, также захваченным римлянами. Тогда предводитель вольсков, видя, что им оставалось погибнуть или пробить себе дорогу мечом, обратился к своим солдатам со следующими словами: «Ite mecum; non murus пес vallum, armati armatis obstant; virtute pares, quae ultimum ac maximum telum est, necessitate superiores estis» [71] . Так что Тит Ливий называет необходимость «крайним и лучшим средством». Камилл, благоразумнейший из всех римских военачальников, уже ворвавшись со своим войском в город вейентов, чтобы облегчить штурм и избавить противника от последней необходимости сопротивления, приказал – так, чтобы это слышали и защищающиеся, – чтобы никто не трогал разоружившихся врагов; те побросали оружие, и город был взят почти без пролития крови. Этому поступку подражали потом многие полководцы.