Государь всея Руси
Шрифт:
Взобравшись на деревянный столец [99] , который приносит с собой, он неторопливо расправляет оторвыш несвежей бумаги, долго, с таинственным видом вглядывается в него — по надменной обвычке всей мелкой чернильной братии, — показывая черни, сколь непростое дело — грамота, и, непременно покхекав, начинает выкрикивать:
— Бить глину к литейному делу и к образцам! [100] Наймутся пятеро! А дачи — алтын!
Порядок найма давно всем известен, и несколько человек тоже неторопливо, как бы нехотя, становятся у подьячего за спиной. Тот осторожно поворачивается, молча, строгим перстом пересчитывает их, лишних гонит прочь и, опять покхекав, продолжает:
99
Столец —
100
Образец — модель и кожух.
— Ковать с казёнными кузнецами к пищали сердечник! Наймутся трое! А дачи — алтын!
— По таковой работе, чтоб с кузнецами, надобе дачи поболе! Алтын с деньгой! — вздумывает кто-то поторговаться с подьячим.
— Верно! — поддерживают его. — На таковой работе семью потами изойдёшь! Надобе с деньгой!
— А буде, с нудьгой? — Подьячий презрительно кривится, выискивая в толпе того, кто затеял этот совершенно бессмысленный торг, и, найдя или выбрав просто ближнего, сурово, с назидательностью выговаривает ему: — Третьего дня железного ряда торговому человеку за мешок кузничный [101] дано двадцать алтын, и мешок тот будет дмити [102] на кузне цельной год, не то два, коли добрый... А цена ему — всего двадцать алтын! Разумей потеперь, что есть ты, гулящий [103] , ярыга, и что есть мешок кузничный! Тебе, гулящему, за бесчестье — чарка вина. Восе и цена тебе красная! Како и всем вам, гулящим!
101
Мешок кузничный — мех для раздувания огня в горне.
102
Дмить — надувать, раздувать воздухом.
103
Гулящий — здесь: относящийся к так называемым «гулящим людям» — разряду населения, который состоял из людей, не приписанных ни к служилым, ни к посадским, ни к крестьянам.
— Мы-то гулящие, псы смердящие! А ты, никак, из господ, токмо самый испод?! — беззлобно поддевают его.
— Боярской курице племянник!
— Нищебродье! Табалыжники! — огрызается подьячий. — Где вы ещё тот алтын возьмёте? Да и квас даровой!
— Тьфу на тебя! — загалдели враз ободрившиеся ярыжки. — Так бы сразу и говорил: с квасом! А то треплет зря языком: мешок, мешок!
— Да нешто не говорил? Ох ты, Господи! — искренне сокрушается подьячий. — То вы, анафемы, сбили меня!
С недавнего времени, как появился в Китай-городе ещё и Печатный двор, стали нанимать ярыжек и туда. Плотники срубили только избу для печатного стана да обнесли её крепким обаполковым забором [104] , но, чтоб двор довести до ума, ещё много чего нужно было сделать: и стены промшить, и печь поставить, и колодец выкопать.
Все дни у Ивана Фёдорова [105] теперь были заняты приготовлениями к началу печатания: он отлаживал стан, делал пробные оттиски, запасался краской, бумагой, поэтому всё, что ещё предстояло сделать на Печатном дворе, стало исключительно заботой Петра Мстиславца. Он назначал работы, он следил за ними, он же и нанимал для этих работ мастеров и ярыжек, хаживая чуть ли не каждое утро с этой целью на торг.
104
...обаполковым забором... — сделанным из досок, крайних от бревна.
105
Иван
Вот и нынче пришёл он к Никольскому раскату. Нужно было нанять работных людей в помощь мастеру, делавшему колодезный сруб, да и сваи надобно было бить под амбар, без которого в будущем никак не обойтись, ибо негде им будет хранить всякие потребные к печатному делу припасы. Они уже и сейчас затеснили всю печатню.
Когда подьячий увёл нанятых им ярыжек, оставшиеся, те, кого нынче обошла удача или кто не захотел надрываться на Пушечном дворе, обступили Петра Мстиславца. Многие уже знали его, нанимались к нему и теперь только ждали от него слова — на какие работы он пришёл нанимать сегодня.
— Нынче найму десятерых. Работы разные, но не больно трудные, потому плата, как и прежде, — пол-алтына. Сруб колодезный делать, землю копать, сваи бить...
— Сказывают, что государь повелел нещадно давать от казны своей царской на созидание книжного дела, а вы с дьяконом плату всегда назначаете скудную.
Пётр за то время, что ходит на торг, понаслышался про себя и про дьякона всякого — их уже принялись оплетать паучиными тенётами: видать, дело их стало кому-то поперёк горла, но такое он слышал впервые и даже растерялся поначалу, да и как было не растеряться: вон ведь что на них возводят! В корыстовщики зачисляют!
— И кто же, любо мне знать, сказывает такое?
— Люди сказывают, человеки...
— Буде, те, что царской казне счёт ведают?
— Скажешь ещё! — засмеялись ярыжки. — Нешто они с нами вожжаются? Таки ж, как и мы, сказывают — простонародье... На торгу слух идёт, ан намеднях и в кабаке сказывали...
— Вот за таковую работу, я мню, и поболе алтына дают! Почто бы вам не поискать тех дающих, а? Языком-то, поди, будет легче работать?!
— Да мы ничего!.. — покладисто отступились ярыжки. — Ты не бидься, добра человек! Нешто мы то в осуд? Мы — как сказывают! Люди ложь, и мы тож!
— Почто же ложь? Истинно, государь не жалеет казны своей на строение книжного дела. Щедрость его безмерна и ко всякому доброму делу христианскому весьма попечительна. Тому довод и храм Божьей матери, — кивнул Пётр в сторону Покровского собора. — А та казна, что была положена им на созидание сей святыни, — какова она? Помыслите в разуме своём! Однако чёрным работным людям, кто помнит, — которая дача была? Неужто рубль? Али полтина? Али алтын?
— Да мы ничего! Нам всё едино! — опять загалдели ярыжки. Лица их виновато насупились.
— Ты не бидься, добра человек, — тронул Петра за руку один из них. — Кабы мы то в попрёк... А то так — отдохнул язык за ночь. Знамо, пусти уши в люди, всего наслушаешься, а наши уши день-деньской в людях. Здраво ли реку, братцы?
Ярыжки одобрительно зашумели, закивали головами, а когда шум утих, из-за спины Петра неожиданно высунулся щуплый, невзрачный мужичок — по его одёжке было видно, что он не из ярыг, не из гулящих, а, должно быть, из тех окрестных поселян, кого нужда и подступающий голод погнали на заработки в город. Почтительно стащив с головы кургузую шапчонку, он робко промолвил:
— Народ христианский имеет сумление...
Высказать своё «сумление» он, однако, не решался: виновато втянув голову в плечи, ждал дозволения Петра.
Пётр дружелюбно улыбнулся ему, показывая, что готов его выслушать, но мужичок, видать, ждал непременно словесного дозволения.
— Что молчишь-то? — ткнули его в спину. — Сказывай, что хотел!
— Сумление имеет народ христианский... Вот же как! Понеже сказывали надысь в книжном ряду... Ходил аз, грешный, туда Евангельице продать... Совсем, видит Бог, обнужал... На хлебное пропитание ходил аз, грешный, Евангельице продать... Вот же как! Мне его батюшка мой благопочивший отказал... Доброе было Евангельице, украсливое, в затылок поволоченное [106] ...
106
В затылок поволоченное — у которого обтянут кожей только корешок.