Государыня
Шрифт:
Обо всём этом князь Василий размышлял, пока шёл на конюшню, где стременной уже оседлал коня. Размышления его были прерваны появлением великого князя литовского на площади перед замком. Василий уже стоял в воротах хозяйственного двора и ждал слугу, когда из замка вышел князь Александр. Осмотрев площадь, он пошёл вдоль здания и скрылся за ним. Василий проявил любопытство и двинулся следом. Он увидел, как Александр поднялся к каменной стене, которая тянулась вдоль подножия Замковой горы, и вскоре исчез за калиткой, открывавшей путь к Верхнему замку.
Удивление князя Василия было недолгим. Он понял, что в
Князь Василий выслушал Ромодановского, лежа в постели, и с печалью подумал: «Ведал бы государь, в какую яму угодила его доченька, то-то душа бы дрогнула». Он был в растерянности и не знал, какие шаги предпринять, дабы как-то наладить великокняжескую жизнь. Так он и сказал своему тёзке:
— Мы с тобой, княже, ноне, как слепые котята, и не ведаем, куда ткнуться за благом. Вот ежели прозреем, уж тогда…
— Государя бы уведомить. Пошли-ка гонца, княже, — предложил Ромодановский.
— Нет, Василий, с такой вестью гонца слать не следует. То государь за нашу докуку сочтёт. Одно нам остаётся: терпеть покуда. Да и болесть из князя ничем не выгонишь. Ты же видел, как он полосует нутро хмельным. Посмотреть–потерпеть надобно. Авось образумится. Заметил, поди, как на государыню очи пялит. Да и она о чём-то думает. Долг-то супружеский и на ней лежит. Вот и… потерпим.
— Коль так, ладно, княже, с Божьей помощью наберёмся терпения.
— А иного нам и не дано. — И князь Ряполовский умостился поудобнее.
С того памятного февральского дня миновало немало времени. Наступила весна. В воздухе ощущалось грозовое напряжение. Над замками оно нарастало, и вот–вот должна была разразиться гроза. Правда, никто не мог сказать, какой она явится — очистительной или разрушительной. Никто не знал, каких сил больше в собиравшихся тучах — злых или добрых. Жизнь близ Замковой горы разделилась. Хотя канцлер Монивид и многие вельможи покинули Верхний замок, разошлись-разъехались по своим палатам и имениям, а сам Александр поселился в Нижнем замке, мира и покоя пока никто из обитателей Нижнего замка не ведал. Но и «войны» не было.
Главное здание Нижнего замка, великокняжеский дворец, построенный почти сто лет назад великим князем Витовтом, мог разместить в своих покоях не одну сотню придворных и приживалов. Со стороны дворец выглядел как нагромождение разнородных построек: то возвышались каменные палаты самого замка, то лепились к нему деревянные терема, увенчанные башенками, то опять поднимались каменные строения. Внёс свою лепту в возведение дворца и князь Александр. В годы сватовства он заложил новые палаты, но, женившись, забыл о них, да и казна пустовала, не на что было строить.
Внешне казалось, что время во дворце течёт благополучно. Однако, вникнув во внутреннюю жизнь обитателей, можно было отметить, что в замке размежевались два враждующих лагеря. Бросалось в глаза и то, что литовцы и русские вели хозяйство врозь. У тех и у других были свои трапезные, поварни, хлебодарни, амбары, конюшни. Никто из литвинов не приходил на трапезу к русским, хотя их приглашали. Россиян же никто не звал. А великий князь Александр вовсе жил в одиночестве от своих и русских вельмож. Он переживал своё поражение в спальне Елены. Правда, частым посетителем Александра стал епископ Адальберт Войтех. Князь нуждался в утешении, и епископ хорошо справлялся с ролью воинствующего утешителя. Он не побуждал великого князя к примирению с супругой. Он жаждал вскормить в Александре ненависть ко всему русскому.
И пришёл час, когда предгрозовое затишье нарушилось. Вдохновители Александра, епископ Войтех и канцлер Монивид, добились своего и вынудили его к действию, которое никак не назовёшь мирным. На исходе апреля вечерней порой Войтех и Монивид пришли к Александру, и канцлер повёл речь о том, что нужно сделать великому князю, чтобы вернуть доверие панов рады.
— Государь великого Литовского княжества, паны рады и мы, его преосвященство Адальберт Войтех и канцлер Монивид, склоняем пред тобой головы и просим исполнить наше горестное пожелание, — начал пространно граф Монивид.
— Господи, я устал от вас, мои вельможные паны, — вяло отозвался Александр, покоясь в кресле возле камина. — Садитесь же и говорите, с чем пришли.
Войтех и Монивид сели на скамью, обитую сукном, и епископ сказал:
— Сын мой, Господь Бог и Пресвятая Дева Мария ещё не отвернулись от нас. Но если ты не исполнишь нашу мольбу, если в Вильно будут властвовать московиты, мы отвернёмся от тебя вместе с Всевышним и Девой Марией. Все паны рады, все священнослужители и вельможи, все мы пойдём к твоему брату Ольбрахту и будем слёзно просить короля защитить нас, — жёстко произнёс свою «мольбу» виленский епископ Адальберт Войтех Табор.
Александр удивился его властному голосу, но ещё сильнее был удивлён откровенностью главы литовской церкви. Подумал с участью обречённого: «Они меня не пожалеют. Для них нет ничего святого».
Великий князь давно знал Божьего слугу Адальберта Войтеха. Он встал во главе литовской церкви ещё при отце Александра. Это был человек властный, честолюбивый и суровый. На худом белом лице под густыми чёрными бровями сверкали жгучие чёрные глаза. Их взгляд мало кто выдерживал. Подбородок был квадратный, тяжёлый и говорил об упрямом нраве. Епископа боялись все паны, будь то гетман, князь или шляхтич. Он фанатично соблюдал каноны католичества и был одержим жаждой обратить всех православных Литвы в свою веру. Теперь, когда великий князь женился на православной москвитянке, Войтех добивался любым путём привести её в собор Святого Станислава и свершить над нею обряд крещения в латинство. Но, чтобы достичь это цели, как понимал Адальберт, нужно было изгнать из Вильно всех русских, кои в великом множестве окружили Елену, выпроводить не только воинов, но и всех приближенных государыни, особенно князей Ряполовского и Ромодановского, боярина Скуратова. О, пока они в Вильно, ему не сломить волю Елены, считал Адальберт, и продолжал давить на великого князя Александра.