Говорящий ключ
Шрифт:
Николай Владимирович следом за Дашутой поднялся на крыльцо дома. Геолог, приняв от колхоза трех низкорослых, но крепких лошадей, поручил Юферову, Муравьеву и Вавилову отвести их к стану, а сам воспользовался приглашением Дашуты. Николай Владимирович рассчитывал заночевать у председателя с тем, чтобы выйти в лагерь рано утром. Дорогой он думал поохотиться.
Дашута жил просторно. В доме было несколько комнат, обставленных совсем не по-таежному. Та, в которой они находились, по-видимому, служила столовой. Больший круглый стол, несколько стульев, шкаф с книгами, мягкий диван, радиоприемник на маленьком столике составляли ее обстановку. Тайгу напоминала только большая шкура бурого медведя, растянутая над диваном, несколько ружей, живописно развешенных на ней, да развесистые рога сохатого, на которые Дашута повесил свою фуражку.
Жена председателя — Елена Афанасьевна — славилась хлебосольством. Она принимала гостей с такой чистосердечной радостью, что каждый побывавший в доме Дашуты долго вспоминал добрым словом приветливую хозяйку. Собрав на стол, Елена Афанасьевна стала угощать гостей. Изрядно проголодавшийся геолог не заставил себя упрашивать.
— Пирожки с ягодой кушайте, — подвинула Елена Афанасьевна тарелку с румяными пирожками.
— Наваги жареной, Николай Владимирович, на лахтачьем* (* Лахтак — вид тюленя) сале жарилась, — с другой стороны гудел Дашута. — А то попробуйте сивучьих* (* Сивуч или морской лев — вид тюленя) ластов, честное слово, хороши. Понравились? Я знал. У них нет рыбного запаха, как у нерпичьего мяса. Гусятину берите, недавно двух гусей подстрелил.
— Огурчиков соленых с помидорами со своего огорода, — подвигала Елена Афанасьевна тарелку — А вот грибы, сама собирала, много их у нас.
— Что же вы кижуча жареного забываете? Попробуйте, Николай Владимирович.
— Спасибо, напробовался уже, — улыбнулся геолог. — Благодарю, хозяюшка, такого угощения давно не видел. Стаканчик чаю с вареньем выпью с удовольствием.
— Накладывайте, вот брусничное, а вот из морошки. Это вот из жимолости. Ягоды с осени запасала.
— Кроме хлеба, соли, сахара, — все свое, — с гордостью сказал Дашута. — Море, тайга и земля нас не обижают. Скоро и яблоки будут свои. В прошлом году заложили колхозный сад в закрытом от ветра распадке. Морозоустойчивые мичуринские сорта да стелющаяся по земле киселевка. Лет двадцать пять назад мы только лишь начали огороды сажать, а сейчас сады пытаемся разводить. Старики говорят — климат другой стал, земля теплеет.
— Климат тут ни при чем. Не климат, а люди другие стали, — молвила Елена Афанасьевна.
— Да... Дело в людях, — согласился Дашута. — Народ своим трудом, своим сердцем землю согревает. Вот она, земля-то, и теплеет.
За открытыми настежь окнами ровно дышало прибоем Охотское море. Геолог взглянул на темную его синь, озаренную светом заходящего солнца. Холодным и неприветливым казалось ему море с первого взгляда, но теперь как будто горячие блики засверкали на его поверхности. Присмирело оно и тихо ласкается к людям-победителям.
— А море тоже теплеет? — невольно спросил он.
— И море, — уверенно ответил Дашута.
Дверь в комнату приоткрылась. Сначала в ней показалась голова с совершенно белыми бровями и усами, а затем как-то боком протиснулся весь человек, хотя ему ничто не мешало открыть дверь пошире.
— Здрасте, однако!
— Кирилл Мефодиевич! — удивленно поднялся Николай Владимирович. — Вы каким путем?.. А лагерь? Ведь вы остались охранять его!
Большаков хмуро взглянул на геолога, затем перевел взгляд на Дашуту. Потом медленно опустился на стул и снова взглянул на Николая Владимировича.
— Приехала, — выдохнул он.
— Кто приехала?
— Нина Дмитриевна.
— Какая Нина Дмитриевна?
— Нина Дмитриевна... — Большаков развел руками. — Нина Дмитриевна, однако.
— Нина Дмитриевна, Нина Дмитриевна, — рассмеялся Дашута. — Да ты, Кирилл Мефодиевич, спросил ее, кто она?
— Забыл, однако. — Большаков снова характерным жестом развел руки, повернув ладони вверх.
Воробьев уже знал, что этот жест означает полную растерянность или удивление проводника, поэтому попросил его рассказать подробнее. Но и подробный рассказ Кирилла Мефодиевича не внес ясности. По его словам выходило, что самолета он не видел, хотя безотлучно находился в лагере, в котором оставался один. В полдень его разбудила сердитая девушка. Сказала, что ее зовут Нина Дмитриевна, и велела тотчас ехать за начальником. Захватив для него лошадь, Большаков немедленно отправился в колхоз. Он только успел заметить сложенные у палатки мешки с продуктами, какие-то ящики.
— Очевидно был самолет. Привезли продукты и, наверное, подбросили мне нового сотрудника, — догадался Воробьев. — Не понимаю я только, как вы, Кирилл Мефодиевич, могли проспать?
— Э-э... Здесь дело неладно, — пробасил Филипп Васильевич. — Вопрос! — Дашута поднял палец: — Почему он до полдня спал? Сознайся, Кирилл Мефодиевич... лечился?
— Лечился немного, — избегая взгляда Дашуты, согласился проводник. — Только ты, начальник, ругаться не надо, Филипп другую аптечку даст, однако...
— Послушай, да ведь... это он... аптечку нашу выпил! — схватился за бока Дашута. — Ох, Кирилл Мефодиевич, Кирилл Мефодиевич! Ха-ха-ха!.. Дорогой ты мой... Скоро ты перестанешь такие штучки отмачивать?
— Аптечку?! — испугался Воробьев. — Да ведь там всякая ерунда: парегорик, валерьянка, анисовые капли, — Перечислял он. — Отравиться можно!
— Чепуха! — махнул рукой Филипп Васильевич. — Он смешал все склянки в одну посудину и вылечился от скуки. Кирилл Мефодиевич у нас компанейский. Один долго оставаться не любит. Обязательно что-нибудь натворит. Расскажи-ка, дорогой, как ты в прошлом году у доктора лечился?
— Лечился! — сердито произнес Большаков, шевеля седыми усами. — Три дня терпел...
— Приболел Кирилл Мефодиевич, ну и положили его в лазарет. Наш фельдшер, Юрий Яковлевич Санин, — нет его сейчас, уехал — три дня его лекарствами пичкал, по ложечке поил. На беду, других больных не было, один Большаков. Скучно ему показалось, на четвертый день он не выдержал, добрался до аптечки, смешал пузырьков двадцать в одну кружку и сразу вылечился. Два дня потом его будили. Ха-ха-ха...
— Елена Афанасьевна, нет ли у тебя чего-нибудь налить Кириллу Мефодиевичу после лечения?
— Прибавляешь немного, Филипп Васильевич, — запротестовал Большаков. Но его не слушали.
С трудом сдерживая смех, Елена Афанасьевна принесла бутылку вина и чистые стаканы. Большаков наотрез отказался.
Посмеявшись, Воробьев стал рассказывать о цели экспедиции. Сидевший у края стола Саня насторожился.
— Так далеко, ой, дядя Воробьев, а вдруг вы заплутаетесь? — сказал он и весь вспыхнул, отчего веснушки на его курносом лице проступили еще ярче.
— Не беспокойся о нас, дружок. Кирилл Мефодиевич нас выведет, он тайгу знает вдоль и поперек. А ты пошел бы с нами?