Град Петра
Шрифт:
Разве не решено? Сказать ли родным, что ностальгия, недавно раздиравшая сердце, спадает? Нежность Гертруды, тепло её забот врачуют.
Подкралась осень, но она не так холодна, как прежде. Не так свиреп норд-ост, свистящий на дворе Адмиралтейства, в оснастке скампавей, уже почти готовых.
Столяры, кузнецы, канатчики, сшивальщики парусов теперь под кровлями. Достроено штабное здание. Доменико смотрел, волнуясь, как ловкие плотники-костромичи на ветру водружают шпиль. Посёлок на острове разросся. Открылись лавки и кружечный двор, где продают вино и пиво. Отпала нужда ездить за всякой покупкой на правый берег. Великое поспешание, которого
В октябре, через одиннадцать месяцев после закладки, Адмиралтейство достроено, обнесено валами, рвом, палисадом и вооружено.
В том же месяце Нева пошла вспять, штурмовала бастионы, хлынула на Васильевский остров, на Городовой, в жилища, в амбары, в стойла. Полки Майделя не навредили столько. Дано знать царю.
Избу Трезини река обступила, плескалась у порога. Намочила поленницу, прислонённую снаружи, затопила курятник, рачительно устроенный Гертрудой, свалила насест. Пернатых внесли в дом. Паводок убывал медленно, оставляя жидкую грязь. Схваченная ноябрьским морозом, она застыла. Хрустя сапогами, пришёл Брюс.
— Его величество, — сказал он с ноткой торжества, — шлёт вам свою симпатию.
И новое поручение. Только ему — архитекту Трезини. Нет, не починка валов, казарм, цейхгаузов. Этим займутся другие. Быть Петербургу каменным. Пора уже...
Доменико слушал, потрясённый. Только ему доверяет царь, только ему... Приступить к крепости Петра и Павла, там будет первейшее из городовых дел. Цитадель города, ядро столицы... Рассчитать, сколько потребно камня, готовить чертежи, дабы весной начать...
Строить из камня, строить на века.
— Сколько перемен на планете, — философствует Витворт. — А век только начался. Московия, спавшая как медведь в берлоге...
В чём секрет её побед? Вопрос интересует посланника независимо от служебного долга. «Большинство солдат одето и вооружено не так, как виделось издали», — записал он. Но стотысячная армия совершенствуется. Создаётся флот. Правда, «на корабли часто идёт сырой лес, и некоторые пришлось сломать», — результат торопливости. Почему же мощные шведские суда не прорвались летом к Петербургу? Откуда это поразительное русское «уменье обходиться с орудиями», о котором говорит Огильвн? Очевидно, есть сила, которую не выразишь цифрами.
— Рвение солдат высокое, — ответил на это шотландец, — с тех пор как им разъяснили обязанности.
Записано слово в слово, войдёт в книгу Витворта. Прежние цари не обращались к рядовым. Стояли за пределами зрения, у ног вседержителя. Вместе с тем «правление царя абсолютно до последней степени». Он не связывает себя ничем. Нарушая церковные правила, священные для русских, «он ест мясо в пост, в частных домах», о чём широко известно.
То небывалое, что появилось в России, смущает Чарлза, но не огорчает. «Царь любим солдатами» — и, разумеется, не за своенравие. Победы, с ним одержанные, способствуют грядущим. Это не всё. Царь говорит с ними, разъясняет. Он возвысил многих простых людей, а господ верстает в солдаты, сбивает с них спесь. «У Меншикова в полку почти триста князей» — лишь небольшая часть из них офицеры. «Дворянину, если он солдат, запрещено иметь слугу».
Книга Витворта под деловитым заглавием «Отчёт о России» появится шесть лет спустя — в 1712 году. В Европе возникает держава могущественная, — внушает
«Пётр за десять лет так поднял своё государство, как никому не удавалось и вдесятеро больший срок — силой своего гения, рассудка и примера».
Нет большей отрады для царя, живущего на колёсах и в седле, как заезд в Петербург.
Весна 1706 года, сырая, мглистая, погрузила город в вязкую ростепель, взломала белый панцирь Невы. Льдины вползали на сушу, долбили податливую мякоть земляных бастионов. Обтаяли груды зловонных отбросов. В сараях мычали отощавшие за зиму коровы. Подвоз в марте пресёкся, спасенье тому, кто наскрёб в ларе щепотку муки. Бедность, убогая неприбранность выставлены перед царём наголо — и всё же здесь парадиз, место душевной услады. Отдалён от докучливой родни, от двуликих елейных московских вельмож и архипастырей.
Алексей с ними оставлен, освобождён от войны по причине нездоровья. Царица Прасковья [58] , царевны, медики вцепились, уговорили пожалеть хворого. Ладно — есть присмотр за наследником...
Худоба Петербурга горше деревенской, зато нет боярских дворов, сих тесовых фортеций, таящих противность. Нет и армейской рутины, генеральских распрей. Надоели политесы с польскими магнатами, претензии короля Августа — телом богатыря, но хилого и ненасытного союзника, от которого только и слышишь: денег, денег, денег...
58
Царица Прасковья... — Прасковья Фёдоровна — жена царя Ивана V Алексеевича, мать царевен Екатерины и Анны.
Пусть управляется Данилыч, выполняет данный ему план, выводит войска, окружённые в Гродно, к границе российской. Не приспел час для решающей баталии. Генерал-поручику Меншикову и фельдмаршалы не перечат: устами его глаголет царь.
В Петербурге приволье, морской ветер, выдувающий из головы мелкое, тягостное. Молодчага Роман, славно отразивший Майделя, ругатель Крюйс, от которого улепётывал раненый Анкерштерн. И строитель Федосей, хлопочущий в Адмиралтействе, у бригантин. С ними, новорождёнными, свидеться немедля! Пришёл спозаранок, всполошил караульных — не узнали царя новобранцы. На дворе, ещё почти безлюдном, его застал Скляев. Пётр шастал по палубе, бормотал про себя, дёргал руль, судно скрипело под ним.
— A-а, иди на расправу!
Мастер, поднятый на воздух с последней ступеньки трапа, охнул — так обнял его государь. Потом, подкинув словно ребёнка, расцеловал в обе щеки.
— Кощей ты костлявый.
— А корма-то... Не разжиреешь. Я думал, помру и не сподоблюсь твою милость лицезреть.
— Помри только, — царь погрозил кулаком. — С того света выволоку.
— Надолго ли к нам? Спускать вместе будем, а?
— То фатер небесный ведает.
Отшучиваясь, встал у штурвального колеса, любовно погладил рукоятки, потом сжал крепко. Мысленно сдвинул скампавею, повёл корабль к морю. Виделись пушкари у мортир, разинувших лягушачьи рты. Шагнул из рубки, показал, стуча тростью, как разместить артиллерию. Спросил про Кикина: здоров ли? Понимай — исправно ли служит. Скляев ответил уклончиво: