Град Петра
Шрифт:
Пастор Толле нашёл не одну денежку, много, целый горшок их набрал. Где? Недалеко отсюда — в Старой Ладоге. Раскопал могильный холм. Царь ковырял остывающее жаркое, ёрзал — терпения нет, как тянет Корнелий. Значит, есть ещё монетки? У кого? Эх, бес побери! Уплыло! Пруссак один купил и увёз. Корнелий пробовал утешить, — золотых вроде клад не содержал.
— Мелешь ты! — и царь топнул под столом гневно. — То дороже золота. Пища для ума.
Поворачивал монету, любуясь, опустил в стакан с вином.
— Выпьем за Клаудиуса, упокой его Юпитер. Ведь куда дотянулся!
Исчезло свиное жаркое, покрывшееся застылым салом, исчезла пятистенка контр-адмирала — распахнулась Кунсткамера, задуманная давно, — собрание разных художеств, раритетов, монстров. Вот и римские древности есть в сём северном крае. Кунсткамера будет богатейшая, на зависть столицам европским.
Честь и место в ней Клаудиусу, засылавшему сюда купцов. Может, он и храмы тут воздвиг, и гимназии... Проведать, отрыть!
«Никогда не знаешь, чего ждать от царя. Вчера к нему попала римская монета, обнаруженная где-то в окрестности. Он в восторге и показывает её всем, валя в ней добрый знак».
Доменико писал эти строки, сидя у раскалённой пенки. Разбуженный до петухов, он прибежал в крепость. Царь повлёк его на бастион. Гудел ледоход, ветер противился течению. Нева выталкивала льдины, они вползали на вал и таяли. Земля, напитанная влагой, оседала, тонула. Царь не замечал холода, сорвал с себя треуголку и размахивал ею, словно отражая ледовую рать.
— Вот она, Лета разрушительная... Земли сколько хошь сыпь — проглотит. Может, Клаудиус сыпал, а где его след?
Сам император вообразился Петру — среди римлян, возивших с балтийского побережья янтарь. И может, здесь, на Заячьем, имели они пристань свою и редут.
— Каменного строения тут не было, чуешь, мастер? Мы первые...
У зодчего голова кругом — снова десятки тысяч копальщиков, муравьиный труд... Недавно возвели фортецию — теперь раскидать её, сооружать заново. Класть стены кирпичные. О, могущество царское, почти равное божьему! Не было каменного строения, так будет. Оплот против текучих вод, против беспощадного времени.
— Тут вот вытянем мысок — а, мастер?
Царь показывал, где добавить грунта, где срезать. А начать строить на севере, на главном направлении. Шагая по валам, вышли на бастион Меншикова, встали над протокой. Она посинела, но не тронулась, фрегаты в оковке льда торчали недвижно. Царь вынул из кармана компас, с которым не расставался. Сколь непрочно насыпанное! Остриё бастиона скосилось. Строить, сверяясь со стрелкой.
Вечером царь пришёл к Доменико смотреть чертежи. С женитьбой поздравил, хозяйку похвалил, тминной домашней настойки отведал с удовольствием. Набросков крепости зодчий приготовил несколько — крутизна стен, расположение ворот, форма сторожевых башенок — на выбор. Одну Пётр со злостью перечеркнул ногтем — чем-то напомнила Москву. Проще делать, проще — оно и для казны легче!
На
Сюрпризы на этом не кончились. Пётр отвернулся, притомившись, поиграл с собачкой, ластившейся к нему, — очень похожа на его Лизетту. И вдруг:
— Нарисуй мне Петербург, мастер!
Зодчий не понял сразу.
— Ну, какая столица нам подобает? На сих островах... — и Пётр, схватив чистый лист, начал судорожно набрасывать устье Невы, архипелаг. — Видишь, мастер? Вон куда сей флот вышел!
Палец царя подвинулся до Котлина и остановился. Зодчий смотрел заворожённо. В самом деле — острова проросли башнями, острыми крышами. Острова-корабли...
— Так где флагман? — услышал Доменико. — Укажи, мастер!
«Эти слова его величества вызвали во мне сильнейшее сердцебиение, равное которому я испытал лишь перед алтарём, когда сочетался браком с Джованной. Царь желал, чтобы я расположил город по своему разумению, и этот город — столица гигантской России. Святая Мария! Ни одни Трезини не удостоился такой чести».
Но что ответить царю?
— Я думал, — произнёс зодчий несмело, — вы уже сделали выбор. Васильевский остров...
Каналы, густые их скрещения — новый Амстердам, давняя мечта его величества... Лишь конец острова, у Малой Невы, против цитадели, оставлен чистым — для дворца Меншикова, для сада его и служебных построек.
Пётр молчит, и глаза его насмешливы. Палец с надколотым ногтем — недвижно на Котлине.
— Подумай ещё раз! Где флагману быть? В толпе разве или в хвосте?
Так неужели... Тягостная немота постигла зодчего. «Безумие!» — хотелось ему воскликнуть. Безумие... Котлин, клочок суши, закинутый в море, отделённый морем от России... Котлин — флагман, центр столицы...
«Царь до такой степени влюблён в море, что и Петербург свой уподобляет эскадре, пустившейся в плавание. Головной её корабль — остров, более всех удалённый от материка. Никакие трудности царя не смущают».
Два раза в году Котлин в изоляции — ни проехать к нему ни проплыть. К тому же он под ударом неприятеля. Доменико, набравшись смелости, изложил эти доводы, но без успеха. Форты, форты по берегам Котлина — остров неприступен. Запасать оружие, харч, всё потребное заранее.
— На буере ездил когда, мастер? Покатаю тебя... Лёд встанет — птицей полетим.
Теперь Васильевский остров — второй по значению. Высшая власть государства, дома начальников армии и флота — на Котлине. Там же мастеровые, купцы. Да, купцы, которые суда торговые содержат, при себе и гавань имеют.
«Его величество отдаёт себе отчёт, что нельзя слепо копировать Амстердам, где средоточием многих улиц, идущих с острова на остров, является площадь у дворца, некогда королевского. Натура архипелага здесь особая, протоки очень широкие, и, где бы ни была центральная часть, каждый остров — тоже город».