Град Петра

Дружинин Владимир Николаевич

С тех пор не раз подступал к царю, чтобы высказать наболевшее, — да где там! Перебегали дорогу другие. Либо заставал царя недовольным — дай бог оправдаться!

Весной 1708 года царь заболел. Горлом хлынула кровь. Врачи опасались — не выживет. Владыки тоже смертны... Кикин ощутил не сострадание, а щемящий соблазн перемены.

Ожидался приезд царской родни. Приглашение, равносильное приказу, послано было с одра болезни. Экая уверенность! Ещё не поправившись, он взошёл на буер, повязав шарф небрежно. Встречу назначил в Шлиссельбурге. Кикин наблюдал, как сходили на берег высочайшие особы,

измученные путешествием. Старая царица Марфа [67] — вдова царя Фёдора, вдова царского брата Ивана Прасковья — тоже в летах, царевны Наталья и Марья. Все, кроме храбрившейся Натальи, шатались после качки, крестились — должно, благодарили Николая-чудотворца за спасение на неприветливой Ладоге. Царь, перецеловав прибывших, сказал Апраксину во всеуслышанье:

67

Старая царица Марфа... — Марфа Матвеевна (1664—1715) — вторая жена царя Фёдора Алексеевича, урождённая Апраксина.

— Я приучаю семейство моё к воде, чтоб не боялись впредь, чтоб и в море ходили... И чтоб Петербург понравился... Кто хочет жить со мной, пусть привыкает.

Этак-то гнёт он всех на свой салтык! Кикин жалел уставших, перепуганных женщин. И они рабски повинуются — точно так же, как он... Просить царя бесполезно, не отпустит он из Петербурга, из парадиза, куда загоняет силой. Таковы тираны...

Собственного сына восстановил против себя... Слышно, Алексей был самовольно в Суздале, у матери. Евдокия говорит: если бог не укоротит век царя, надежда только на Карла. Бояре московские без стрельцов немощны.

* * *

Карла пожирало нетерпенье. С датчанами, с саксонцами он справлялся быстро — московиты всё ещё отбиваются.

— Нарвские беглецы, — роняет он, стараясь выразить презрение.

Кличка старая, звучит неубедительно, но штабные повторяют её. Русские отходят, и, значит, необходимо утверждать: король побеждает. Но вот парадокс! В столкновении с беглецами, азиатами, варварами не было за последние годы ни одного крупного успеха. А они непостижимым образом наносят урон. В прошлом году под Калишем, в этом — у Доброго.

— Снова Меншиков, — рассказывал Адлерфельд, камергер и летописец. — Двинул своих драгун, когда пехота уже попятилась. Сам дрался как дьявол.

Обычно король не желал знать подробностей неудачи. Он скривил капризные губы.

— Мужик, неуч... Неужели провидение хранит его так же, как меня? Смешно...

Взять реванш, отстоять честь скандинава... В проклятых лесах — то ли польских, то ли русских, чёрт не разберёт — беглецы не дают себя разгромить. Так отобрать у царя Петербург, не пожалеть сил, хотя подкрепления нужны и здесь, очень нужны...

Майдель, не выполнивший задачу, смещён, разжалован, коротает век в именье. На его месте генерал Либекер, отлично действовавший в Польше. Выборгская армия усилена: девять тысяч стрелков, четыре — конницы.

Четырнадцатого августа 1708 года Либекер выступил. В то же

время шведский флот — двадцать пять вымпелов — появился в Сестрорецком заливе. Камергер-летописец Адлерфельд обойдёт молчанием начавшуюся операцию — потомкам поведает петровский журнал.

«Генерал-адмирал по прибытии в Нарву получил ведомость из Петербурга, что неприятель из Выборга идёт к Неве-реке, и по тем ведомостям немедленно приехал в Петербург».

Город взялся за оружие. Пехотинцы, пушкари заняли островные траншеи и редуты, смотрящие на север. Но лобового удара не последовало; Либекер повторил тактику предшественника. Прощупав оборону Петербурга и найдя её крепкой, он направился в обход. Переправа через Неву у Тосно удалась ему, но провиантские склады не достались — русские успели их сжечь. Генерал-адмирал Апраксин разгадал замысел противника — ничего нового, протаптывает маршрут Майделя, полукругом к морю.

Остриё полукруга, верно, окажется у Копорья. Апраксин пустился наперегонки со шведами. Они опередили, начали укрепляться — решили создать у Копорья опорный пункт. Там и завязалась схватка.

«Майор Греков и порутчик Наум Синявин с гренадеры траншемент обошли морем вброд, и тако неприятеля от моря отрезали и привели в конфузию, которой хотел оттоль в другой траншемент засесть, но наши не дали и за ними во оный траншемент вошли, и неприятеля побили так, что ни един не ушёл, но или убит или взят...»

Опять решил манёвр, для врага неожиданный. Помогло знание местности. Прибрежные броды были разведаны заранее, как и фарватеры в Копорскоы заливе. Королевский флот появился выручать Либекера, но достаточно близко подступиться не смог.

«Во время сего штурма адмирал Анкерштерн зело жестоко по нашим с кораблей стрелял, однако ж вреды никакой не учинил».

Над окопом курился дымок. Шведы жгли бумаги, но не дожгли — Апраксину принесли ворох канцелярщины. Там были остатки карты — два обгоревших куска. На одном — западный край Васильевского острова с редутом, на другом — часть крепости Петра и Павла.

Не ждали такси находки. Чертил Петербург пленный, который при архитекте, — больше, кажись, никто. Сличали, прикидывали — так и есть, копия с той самой карты, единственной.

Откуда она у противника?

Молчальник чинил перо, когда вошёл Брюс. Веснушчатое лицо было напряжено. Роман громко заговорил с архнтектом о буре, унёсшей в море плоты. Заготовленный вопрос терзал его. Мучительно было нести подозрения в дом, ставший близким.

— Копии все наперечёт, — сбивчиво объяснял Роман. — Где он ловчился? Рука-то евоная...

Почерк выдавал молчальника. Копии нумерованы. Правда, одну нечаянно спалили, одну потерял в походе пьяница поручик и был за то скинут в солдаты.

Запёрлись в горнице. Брюс шептал, задыхаясь от волнения, и заставлял себя глядеть на друга в упор. Просил вспомнить, не давал ли шведу лишней воли. Может, оставлял одного надолго... Перечертить карту — какое время потребно? Не минуты же, часы...

Архитект соглашался — часы... Нет, не имел такой воли. Дьявол, что ли, помог успеть и пронести? Пронести — не меньший фокус. За пазуху, в штаны? Всё равно заметно.

— Мадонна! — воскликнул Доменико. — Я виноват.

Роман отшатнулся.