Град Петра
Шрифт:
— Минуты, — сказал архитект. — Минуты... Сегодня, завтра, месяц... Украдывал...
Подходящее слово вдруг выпало, Доменико сжал кулак, бил себя по лбу.
— Украдкой — да? Немножко каждый день... На маленький листок. Можно — сюда...
Он сунул руку за ворот. Ничего не стоит запихнуть листок. На улице безопасно — без нужды не обыщут.
— Я виноват, мадонна миа! Я не смотрел...
Архитект страдал неподдельно. Обер-комендант слушал с облегчением, позволил кончить пылкое самобичевание.
— Верю, Андрей Екимыч, — сказал он. — Как другие, не поручусь, а я верю.
Положили молчальника не трогать, на допрос не тянуть. Доказательств нет. Разумнее следить за
За ужином Брюс шутил, пытался развеселить архитекта. Доменико отвечал невпопад. Гертруда уловила неладное. Потом, выведав причину, всполошилась.
«Моя жена побуждает меня уехать, наше Астано чудится ей бог весть каким раем, а теперь к тому же и прибежищем от постигшей неприятности».
Посвящать родных Доменико не собирался — изливалось будто невольно.
«Весьма вероятно, мой служащий воровским образом снабжал шведов важными секретами. Боже, что за мука! Я не имею права забыть, выбросить из головы, что нахожусь рядом с злоумышленником. Это предположение бродит во мне, превращается в уверенность, и я боюсь поступить неосторожно. К счастью, господин Брюс доверяет мне. Но иногда я перехватываю косые взгляды. Я понимаю русских — здравый смысл диктует обвинить иностранца. Что делать? Уехать сейчас было бы малодушием и подкрепило бы худшие догадки на мой счёт. Ожидаем царя».
Пётр примчался в свой парадиз осенью, изголодавшийся по парусу, по веслу. В следующем письме Доменико, просветлённый духом, извещал:
«Его величество властно оградил мою честь. Он заявил во всеуслышание, что вероятнейшим виновником считает поручика, утратившего карту. «Брат мой Карл брезгует пользоваться шпионами», — заметил царь одобрительно. Как бы то ни было, несчастный поручик погиб где-то у реки Тосно, искупив свою небрежность».
Молчальник ничем не подтвердил подозрения. Всё же Брюс, сжалившись над архитектом, убрал шведа, зачислил в маляры. Ободрённый царём, Доменико удвоил рвение. На нём кроме каменных работ в цитадели прожекты заселения острова Котлин — ведь смелого намерения сделать его главным в столице Пётр не оставил. Прибавили хлопот и петербургские католики — избрали Трезини старостой церкви, им построенной.
Проклятый молчальник тускнел в памяти. Однажды топчан его в бараке военнопленных оказался утром пустым. Исчез бесследно, будто растворился в холодной мгле.
Весной 1709 года Доменико писал:
«Швед признал этим поступком свою вину. Молю бога, чтобы мне нашли в помощники русского, тогда я смогу спать спокойно».
Русский, который станет помощником Трезини, ещё учится в Москве [68] , в гимназии, основанной Эрнстом Глюком.
68
Русский, который станет помощником Трезини, ещё учится в Москве... — Земцов Михаил Григорьевич (1688—1743) — русский архитектор, участвовал в строительстве Петербурга и пригородных дворцовых комплексов, в составлении первого русского архитектурно-строительного трактата «Должность архитектурной экспедиции».
«Здравствуйте, плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие! Отверсты вам врата умудрения. Нива неделана не носит пшеницу, лишь волчец и осоты».
Тело пылкого просветителя покоится в земле, а призыв его не умолк. Славянские литеры выведены броско, разузорены искусно. Приглашают от имени царя,
Прохожие косятся на афишу недоверчиво. Какое такое умудрение? На что? Ловушка для православных, растление души...
Из нарышкинских палат, сгоревших по неизвестной причине, гимназия перебралась в другие, тоже первостатейные, у Покровских ворот. Царь их содержит и ещё ученикам, которые бедные, отваливает кормовые. Известно — потакает... Нет, благочестивая Москва гимназию осуждает. Школа не церковная — стало быть, противна церкви. «Плодовитые», запуганные родителями, откликаются слабо — из сотни вакантных мест заполнено меньше половины.
Михайло Земцов не убоялся. Сердце его забилось радостно, когда он нашёл себя в списке принятых — между солдатом Захаровым и сыном певчего Емельяновым. В том же классе — князь Голицын, сын московского губернатора. С первых же дней Михайло, простой посадский, с ним в соперничестве. Нынче обогнал князя, заслужил кормовые по высшему разряду — на год двенадцать рублей.
Учится посадский, спит и ест в хоромах, под расписным потолком: в трапезной — солнце золотое и планеты над головой, в классе — венки из цветов и лавровых ветвей сплетённые. Греется Михайло, закоченев на уроке, у печки, бродит пальцами по дивным изразцам. Не печь — башня крепостная, сказочная, грозящая не пушками, а клыками и когтями чудовищ. Дрова она поглощает по-боярски. Завезённые скупо, они к середине зимы почти иссякли. Вода в рукомойнике замерзает. Пробуждаясь, Земцов стряхивает иней с волос. Голодные крысы носятся по опочивальне, грызут башмаки школяров и без того у многих дырявые, а одна норовила вцепиться Михайле в ухо. Иззябший, он вставал раньше шести часов — до ежеутреннего колокольного боя — и бегал с приятелями по переулкам. Тут выхватят жердину из забора, там подберут полено.
Два часа читают вслух, оглушая друг друга, Евангелие натощак, ибо сытое брюхо к ученью глухо. Потом грамматика, латинская либо немецкая, французская, за ней география по трактату чеха Яна Коменского «Обрис пиктус», сиречь «Картина мира». В полдень истомлённые желудки получают немного жидкой кашицы, обрызганной льняным маслом. Краткий отдых — и экзерсисы в русском правописании либо в латинском, да на чужих языках разговоры. Изволь ещё вместить гисторию, арифметику, философию, упражнения в риторике, разбор творений Вергилия [69] — особливо «Метаморфоз», сиречь превращений в обиталище античных богов и героев. Лишь в семь часов ударит колокол шабаш, объявит долгожданный обед. Повар раздаст щи и кашу. Кусок мяса в сих разносолах попадает редко, зато сыт интендант, жадный пуще крысы, а ты, школяр, будь духом мясным доволен!
69
Вергилий Марон Публий (70—19 гг. до н. э.) — римский поэт, автор произведений «Буколики», «Георгики», эпической поэмы «Энеида» и др.
Ложиться ещё рано, а праздность — всех пороков мать. Юношам надлежит повторять пройденное и писать письма родным слогом возвышенным. В зале, на фигурном натёртом полу, посадский усваивает танцы — немецкий гросфатер и французский менуэт, а во дворе его ждёт «конский мастер», обучающий «кавалерским чином ехати и лошадей во всяких манирах умудрити». Старая боярыня, отселившаяся из хором в садовую светёлку, охает сокрушённо и машет на пришельцев клюкой — ишь взыграло подлое отродье! Перевернулся свет!