Град Петра
Шрифт:
В губерниях про Петербург толкуют разно. Удачи там мало, больше горя. Город — губитель. Город антихриста — и такое слышал Доменико от работного, пригнанного в цепях, полубезумного. Пытался бежать с дороги — избили, заковали. Целые партии прибывают в железах.
«Тысяча с лишним, — расскажет Доменико, — рассеялись по лесам в нынешнем году, ускользнув от свирепых конвойных. Сотни две погибли в пути от истощенья, от болезней. Для царя все средства пригодны для достижения цели — теперь должны отвечать и родственники беглого крестьянина. Бедняг сажают в тюрьму. Его величество как будто не надеется долго прожить — иначе мне трудно объяснить лихорадочную
О капризе царицы, о поиске печника архитект поведает гораздо позднее, детям своим.
Вон он, Порфирий! Занят в госпитале, снять его оттуда можно.
Канцелярская тетрадь пополнится ещё одной бумагой-запросом архитекта Трезини. А затем подошьют противный Ульяну договор.
«Переведённый навечно вольный каменщик Порфирий Иванов с сыном Сосипатром и с дочерью Лукерьей подрядился класть камины в Летнем его царского величества доме...»
Вольный — он часто и грамотный. На другой день, в присутствии архитекта, скрепил документ — благоговейно и с росчерком. В царский дом вошёл без робости, с любопытством, оглядывал покои внимательно, молча. Потрогал стул, покачал головой с сомнением — хлипок, мол. Сломает царь. Спросил, где трон. Ожидал большего блеска от престола. Скипетра и державы не оказалось вовсе. Итог подвёл короткий:
— Адмирал богаче.
Светильник висячий запомнился ему у Апраксина — серебра, верно, с пуд.
Перед тем как приступить, все трое замерли. Порфирий пробормотал молитву.
— Очищаем себя, — объяснил он потом. — Лишнее, дурное — вон из головы. В печи огонь обретается. Звери огня не имеют — оттого и звери. Огонь свят, и печь священна, её с чистым сердцем надо делать.
Семейная артель сладилась на диво. Хмурый, бровастый Сойка месит глину, Лушка подаёт отцу кирпичи. Лежат они в ушате с водой. Порфирий учит: кирпич надо напоить, иначе он выпьет влагу из глины, плохо пристанет.
Лушка работает, прикрыв глаза, как бы во сне. Доменико наблюдать обязан, но задерживается дольше чем нужно — из-за неё. Она нежно смазывает глиной кирпич, передаёт легко, плавно, будто бросает, захваченная некой игрой. Или то магический танец, совершаемый у очага? Всё тело участвует в этом танце — грудь, бёдра, крепкие ноги, прикрытые лишь чуть ниже колен посконной рубахой. Овчинная безрукавка сброшена, Лушке жарко. Под рубахой нет ничего, упругое тело как будто просвечивает, в нём обжигающая, языческая прелесть. Серая ткань тяжела, Лушка расстёгивает ворот и наклоняется, чтобы взять кирпич.
— Прикройся! — раздаётся голос отца.
Она слышит будто сквозь дрёму, появляется улыбка и долго не гаснет. Доменико не смеет призвать её взгляд. Ему неловко перед Порфирием, перед Сойкой.
Ночью он громко произносит её имя в опустевшем доме. Гертруда с сыном в Москве. Пляска бёдер, груди длится неотвязно. Фантазия Доменико приписывает множество достоинств предмету страсти, вспыхнувшей так неожиданно.
И конечно, безнадёжно... Скромник — твердила бабушка. Скромник... Другой бы на его месте... Дворяне не стесняются. Если не власть покоряет, то деньги.
«Я выдержу любой соблазн, — напишет он, замалчивая повод, — но не позволю себе уподобиться тем персонам голубой крови, которые используют своё положение, дабы вымогать удовольствия и выгоды».
В апреле Порфирий сдал камины.
Наниматели подстерегали его. Сманил прядильный двор. Доменико касательства к нему не имел, заходить запретил себе. Он усмирял себя, воспоминание о женщине перестало
Он даже сочинил стихи:
О фавна дочь, рождённая в лесах дремучих! Явилась ты — и солнце брызнуло сквозь тучи. О нимфа, неужель надежды канут в Лету?Четвёртая строка не получилась. По этой причине или оттого, что не роднилась работная с мифической нимфой, Доменико перечеркнул свою лирическую попытку. Насколько известно — единственную.
Вскоре образ русской Лючии затуманился — настал день, знаменательный для архитекта и для столицы. «Журнал» Петра, по преимуществу военный и дипломатический, всё же уделил место событию:
«А мая в первых числах заложена церковь каменная в Санктпетербургской крепости, во имя верховных апостол Петра и Павла».
Для севера она необычна. Традиционное решение Пётр отверг с самого начала. На плане вместо креста — вытянутый четырёхугольник, как в Москве у Зарудного. На Украине подобные храмы — без приделов, однозальные — приняты давно. Фасад образует колокольня, возвышающаяся над входом, что соответствует и многим образцам старорусским. Доменико отстаивал их, царь утвердил, поставив условие: маяком, дневным маяком для судов, пылающим позолотой, должна быть звонница. После многих прикидок и совещаний с царём она осталась четырёхгранной — от земли четыре яруса, устремление вверх вертикальное. Только на самом верху сужается ствол. Из купола — восьмигранник, ещё куполок и ещё восьмигранник поменьше — основание для гигантского шпиля. Восьмерики на четверике — Доменико сберёг эту полюбившуюся ему русскую манеру.
Из крыши храма — в согласии с православным обыкновением — вторая вышка. Архитект хотел увенчать её маковкой. Миниатюрная, на тоненьком стебельке, она не сдержала бы устремлённость храма. Но царь воспротивился.
— А сюда грот-мачту ставь, мастер!
Колет зодчего этот второй шпиль, слишком заметный. Пробовал укоротить — царь не допустил. Корабль видится ему. Звонница — фок-мачта, позади грот-мачта, а крепостные стены — борта.
Замысел зодчего впоследствии восторжествует. Пока он мог только мечтать об этом. «По мнению его величества, нет ничего прекраснее корабля, — написал он с огорчением. — Архитектор вряд ли может тягаться с судостроителем».
Постройка ордерная, строгие пилястры подчёркивают разбег к облакам, капителями не прерванный, — узорность их Доменико выбрал умеренную.
Пилястры, естественно, белые. Какой им приличен фон? Лучше всего — красный, в тон кирпичных бастионов. Но спорить с царём безнадёжно. Красить лазоревым! Каков флаг флотский — бело-голубой, — таков будет и собор.
Всё-таки он, Доменико из Астано, из рода Трезини, строит храм в цитадели, в сердце столицы. Главный — как Нотр-Дам в Париже, как собор Святого Петра в Риме.,. Но воля царя может низвести церковь, только что заложенную, в ранг второстепенной, а то и вовсе упразднить. Застраивается Котлин, туда плывут барки с новосёлами, со скарбом, со скотом, с зеркалами и фарфором для вельможных покоев. Но лучше не думать... Архитект утешает себя.