Град Ярославль
Шрифт:
— А что, Надей Епифаныч? Сей молодец лишним не будет. Храмы-то и впрямь на Москве невиданные.
— Не о храмах твоя думка, Иван, — хмыкнул Светешников. — О животе своем печешься.
— Осторожного коня и зверь не берет, Надей Епифаныч. Ныне время лихое.
— Уговорил, приказчик. Но беру сего молодца не ради спасения животов наших. Собирайся, пытливая душа.
— Благодарствую! — низко поклонился Первушка.
…………………………………………………
Первушка никогда не ездил на добрых конях, никогда не сидел в красивом седле с высеребренной
— В деревеньке, поди, охлюпкой ездил, — подначил приказчик.
— Буде насмешничать, Лукич. Зачем мужику в деревеньке седло? Лошаденки пахотные, им не ездока возить, а соху тянуть.
— Так ить свалишься, когда вскачь ударимся.
— Сам не свались, — буркнул Первушка и пошел попрощаться с дружками.
Иван Лом проводил его строгим молчаливым взглядом. Занозист! Но беды в том большой нет, главное, душа у парня, кажись, чистая.
Первушку же добрый конь не страшил: с малых лет познал лошадей, с малых лет мчал на Буланке в ночное. Да, без седла, охлюпкой и попробуй, удержись! Большая сноровка надобна. В седле же, когда спину и чрево поддерживают луки, и дурак удержится. Не видать тебе, Иван Лом, Первушкиного срама.
Благополучно миновали Шепецкий ям и Ростов Великий, а вот когда позади остался Переславль и дорога пошла по дремучему лесу, на вершников выскочила небольшая ватага лихих людей. Лохматые, в сирых дерюгах, с кистенями и дубинами, дерзко заступили дорогу и угрозливо закричали:
— Слезай с коней!
Грузная, заскорузлая рука вожака ухватилась за тугую седельную суму Надея.
— Слезай, волчья сыть!
Лицо свирепое, на все решимое.
Надей освободил ногу из стремени и двинул лиходея в грудь сапогом.
— Прочь!
Вожак отлетел на сажень, а затем яро взмахнул кистенем.
— Круши, богатеев!
Первушка отчаянно замахал плеткой, а Надей и Иван Лом выхватили из-за кушаков пистоли. Бухнул выстрел. Вожак охнул, схватился за плечо и, с искаженным от боли лицом, прохрипел:
— Отходим, братцы.
Ватага (шесть человек) никак не ожидавшая, что путники окажутся оружными (ехали без сабель, а пистоли под кафтанами не видать) шустро подалась в лес.
— Надо бы допрежь в воздух пальнуть, — глянул на приказчика Светешников.
— Пожалел волк кобылу: осталась шерсть да грива. Чудишь, Надей Епифаныч. Лежать бы нам с разбитыми черепами.
Иван Лом сунул еще не остывший пистоль за кушак и добавил:
— Упреждал же. Поболе людей надо было брать.
— Не ворчи, Иван. Все обошлось.
— Это еще вилами по воде.
— Не каркай!
Надей Светешников в жизни не убивал людей, исповедуя завет Божий. Он умело торговал, рьяно бился за каждую полушку, дабы не остаться в накладе, но никогда не был сквалыгой, оставаясь глубоко набожным человеком, порой удивляя ярославских купцов изрядными вкладами в монастыри и храмы.
«А ведь еще в цветущих летах и в добром здравии. Вклады же, как
Купцы и недоумевали и посмеивались, а Надей продолжал спокойно торговать и усердно посещать храмы.
Глава 11
В БЕЛОКАМЕННОЙ
В стольном граде Надей Светешников всегда останавливался в Белом городе у давнишнего приятеля Авдея Ноготка. Изба его была добротная: на высоком каменном подклете, с повалушей, двумя горницами и светелкой с косящетыми оконцами.
Старик-привратник на вопрос Надея хмуро молвил:
— Не в добрый час явился, Надей Епифаныч. Новый царь ляхов в доме разместил. Пришлось государю моему в каморке обретаться.
— Да ну! — ахнул Надей.
Из повалуши разнеслась разухабистая песня на чужеземном языке.
— Ляхи гуляют, нечестивцы! — сплюнул привратник.
— Давно проживают?
— Почитай, с Егория вешнего, сатанинское племя.
Старик был удручен и зол.
— Загостились, — хмуро бросил Надей. — Покличь Авдея Матвеича, отец.
Авдей Ноготок оправдывал свое прозвище. Низкорослый, узкогрудый, с низким вдавленным лбом и с крошечными капустными ушами вовсе не походил на степенного купца.
Первушка даже принял его за мужичонку-замухрышку, кои только и нарождаются в самых убогих семьях. Но не зря говорят: не велик, да умом набит. Надей еще дорогой поведал:
— Ноготок хоть и неказист, но один из купцов разумников. В Суконную сотню выбился, большую голову надо иметь.
Облобызавшись с Надеем, Ноготок подавленно молвил:
— Уж ты прости меня, Надей Епифаныч, но в хоромишки позвать не могу. Ныне я — пятое колесо в телеге, чуть ли не коленом под зад. Отродясь не было такого лихого времечка. В амбаришке гостей принимать буду. Тьфу!
Печальную историю поведал Авдей Ноготок. Худо на Москве. Иноверцы наводнили Белокаменную, разместившись в домах зажиточных людей. Царь сулил, что жить поляки будут недолго, покуда Дмитрий Иваныч не получит скипетр и державу, но венчание на царство давно миновало, а ляхи и не помышляют убираться из Москвы. Хуже того, ведут себя как хозяева, чинят разбой и насилие, оскверняют православную веру…
Много всего поведал Ноготок, а в заключение руками развел.
— И рад бы тебя принять, Надей Епифаныч, но в каморке моей ступить негде. Ютятся со мной жена да отрок.
Первушке так и хотелось воскликнуть: «Чего терпите, купцы?», но тот же вопрос задал Светешников.
— Пока добирались до тебя, Авдей Матвеич, всякого лиха нагляделись. Отчего народ сие святотатство терпит?
— Бог долго ждет, да больно бьет. Вот так и народ. Мнится мне, недолго Дмитрий поцарствует.
Ноготок перевел взгляд на приказчика и Первушку.