Град Ярославль
Шрифт:
В дни Ярославского стояния Минин и Пожарский учредили и новый герб.
— Начиная с Гришки Отрепьева, самозванцы неизменно выступали под стягами с двуглавым орлом. Непристойно нам ходить под такими воровскими знаменами. Не присуще ли нам вместо орла льва изобразить? — предложил Дмитрий Михайлович.
Подумали на Совете и на том порешили. Опричь того, утвердили земские печати. Большую — с двумя стоящими львами, меньшую дворцовую — с одним львом.
Ярославскому Совету пришлось взять на себя и выполнение посольских, зарубежных дел, и тогда Пожарский заказал себе печатку с собственным гербом. Его украшали два льва, которые поддерживали геральдический щит с изображением ворона, клюющего вражью
Князь Дмитрий Черкасский исходил черной завистью: отныне все посольские грамоты шли с печаткой Пожарского, будто князя великого. Ха! Давно ли Митька из стряпчих выбился? Целых семь лет на Постельном крыльце государева дворца с бердышом стоял. Семь лет! Он же, Дмитрий Черкасский, всего полгода прислуживал царю, и уже в пятнадцать лет получил чин стольника, а спустя несколько лет — окольничего и боярина. Митьке же за два десятка лет перевалило, а он все, как недоросль, пребывал в стряпчих. Смех! Лишь Борис Годунов его в стольники вывел, да так и застрял Митька в оном чине. Двенадцатый год — ни с места. Ныне же свой захудалый род удельным князем Стародубским прикрыл. Но когда сие было? При Дмитрии Донском. Но и века не прошло, как от удела остались рожки да ножки. Наследники Андрея Стародубского вконец растащили древнее родовое княжество. Не смогли ужиться в ладу братья Пожарские, а посему и царю не угодили. У Федьки Немого Иван Грозный вотчины отобрал, а самого в Басурманскую слободку под Свияжск упек, а потом вернул и в Ливонию отправил, но Федька так и не дослужился до воеводского чина. Далеко свинье до коня… Митька же родился от Марии Берсеневой. Ну, уж и подыскал родитель невесту. Прадед-то, Иван Берсень, великим умом не отличался, коль по дурости своей Василию Третьему перечил. Вот и отрубил ему великий князь голову на льду Москвы-реки. И Митька не без норова. Этаким государем себя возомнил. Личную печатку изготовил, дабы перед заморскими царями и королями покрасоваться.
Зело негодовал на Дмитрия Пожарского князь Черкасский! Не ему ли, именитому боярину, владеть таким державным знаком и заправлять посольскими делами?
Тот или иной боярин нет-нет, да и скажет:
— Не по роду Митрию Пожарскому такая честь. Норовит к свейскому королю посольство снарядить.
— Высоко вознесся. Не пора ли тебе, Дмитрий Мамстрюкович, брать бразды в свои руки?
Угодливые речи бояр тешили самолюбие Черкасского, но он неизменно отвечал:
— Пусть пока побоярится. Приспеет и наш срок.
Бояре ведали: князь уповает на воевод, прибывших из многих городов в «Новопрестольную». Люди Черкасского тихой сапой подъезжали к ратным начальным людям и, как бы ненароком, намекали, что родовитый князь Черкасский куда больше подходит на высокое звание воеводы «по избранию всей земли Московского государства». Одни начальные люди прелестные намеки пресекали, другие — отвечали уклончиво, третьи же поддерживали, думая, прежде всего о новых поместьях и вотчинах, которые посыплются на них, ежели не Пожарский, а Черкасский войдет под воеводским стягом в Москву.
Пожарский для таких людей не так уж и знатен, дабы влиять на будущего царя и одаривать землями ополченских дворян. Он честолюбив, но не тщеславен, и никогда в своих речах не говорит о щедрых посулах, больше всего, наседая на патриотическую жилку: Русская земля гибнет, рушатся православные храмы, надо спасать державу от врагов отечества… Спасать-то, спасать, но твердо посули доброе жалованье, чины и службу на прибыльных
Этих «третьих» людей оказалось не столь уж и мало в Ярославском ополчении. Наиболее смелые из них чуть ли не в открытую заявляли: держитесь Черкасского.
Аким Лагун, «глаза и уши ополчения», уже не раз наведывался к Пожарскому, предупреждая его о грозящей опасности, но тот постоянно отвечал:
— Взять за пристава? Ни в коем случае! Пять-шесть десятков дворян не могут нанести порухи многотысячной рати.
— Бывает, и одним камнем много горшков перебьешь. Есть на примете один смоленский дворянчик Иван Доводчиков, верный доброхот Черкасского. В Спасской слободке, что под обителью, народ мутил. Надо-де на Москву идти, а Пожарский к Ярославлю прилип, как банный лист. И чего топчется? Кой прок от Ярославского стояния, чего воевода выжидает? Надо боярина Черкасского воеводой ставить, он живо Москву возьмет.
— И что ярославцы?
— Освистали Доводчикова. Скорый-де поспех — людям на смех. Пожарский рать приумножает. Ему видней, когда на Москву идти. А на бояр надежа плохая. Нагляделись, когда под Борятинским три года сидели. Дрекольем запустили в Доводчикова.
— Молодцы, ярославцы. А ты говоришь «за пристава». Да схвати этого дворянина, его доброхоты такой гвалт поднимут, что и не рад будешь, Аким Поликарпыч. Не устаю говорить: раздоры погубили ополчение Ляпунова, а посему нам неустанно надлежит крепить единение. Неустанно!
— И все же надо приглянуть за Доводчиковым.
Дмитрий Михайлович проводил Лагуна задумчивым глазами. Ярославль обрел значительную силу, не зря город стали называть «столицей всея Руси». Это какой же надо почет заиметь, дабы Ярославль повеличать второй столицей! И он того заслуживает. Здесь и Земский собор всей земли Русской, здесь и общерусская рать — многоликая, разноперая, требующая неимоверной казны. Кузьма Захарыч с ног валится, собирая калиту. Думный дьяк Тимофей Витовтов оправдал свое назначение. Соловецкий монастырь и в самом деле выделил Ярославскому Совету пять тысяч рублей. Правда, выразил сомнение по поводу полномочий «нечиновного человека» Минина. Монахи потребовали, чтобы Пожарский сам расписался на заемном письме.
А вот купцы и солепромышленники Строгановы оказались сговорчивее старцев: их приказчики дали в долг четыре тысячи рублей. Кузьма Захарыч обязался возместить деньги, когда «денежные доходы в сборе будут». Но шла война, и расходы перекрывали новые поступления. В грамотах населению выборный человек всей земли вновь и вновь просил народ «поревновать» о родине, «пожаловать» земскую власть и самим «промеж себя» учинить обложение, «что кому с себя дать на подмогу ратным людям».
Особенно по душе пришлась Дмитрию Михайловичу задумка Минина об учреждении в Ярославле Денежного двора. Его возвели в Рубленом городе, неподалеку от Воеводской избы, возвели все те же плотники под началом зятя Акима Лагуна, Первушки Тимофеева. Он не только поглянулся Минину, но и Пожарскому, который не раз побывал на возведении Денежного двора. Дивился: в артели три десятка пожилых, сноровистых плотников, а в челе их — молодой сероглазый мужик с русой кудреватой бородкой.
Минин пояснил:
— У сего молодца цепкий глаз и золотые руки, вот артель и выкликнула его своим большаком. Зело толковый и приделистый.
У плотничьей артели стало дел видимо-невидимо. Как только Ярославский Совет учредил государственные приказы, Кузьма Захарыч чуть ли не в ноги большаку поклонился:
— Ты уж порадей, Перван Тимофеич. Семь приказов надлежит поставить. Работа неотложная. Какая помощь надобна?
Впервые Первушку повеличали по отчеству. Надо же! Никак Минин с Анисимом толковал.