Град Ярославль
Шрифт:
Закованный в цепи Гришка сидел на телеге и, как затравленный зверь, озирался по сторонам. Щербатое лицо его с рыжей торчкастой бородой и прищурами въедливыми глазами выражало неописуемый страх. Все кончено! Впереди его ждет лютая казнь. Правда, есть смутная надежда на казачий отряд атамана Наливайко. Его лазутчики ждут, не дождутся, когда владыка Кирилл выедет из монастыря. Завяжется бой, но едва ли стрельцы оставят телегу без присмотра. Они будут сражаться до конца, и если увидят, что их ждет погибель, то не оставят в живых своего пленника.
— Покличь пятидесятника, — окликнул он караульного.
— Еще чего? Сиди, гнида, и помалкивай, а не то рот кляпом забью.
— Покличь, сказываю! Дело немешкотное, коль живу остаться хотите. Проворь!
— И чего понадобилось этой сволоте? — хмыкнул караульный и позвал Ваську Рябца.
— Позови Тимофея Петровича.
Пятидесятник, выслушав Гришку, переменился в лице.
— Две сотни атамана Наливайко? Не брешешь, Гришка?
— Не резон мне брехать. Я спасаю владыку Кирилла, а вы даруете мне жизнь.
— Ну и подлая же у тебя душонка! — сплюнул Тимофей и поспешил к архимандриту Дионисию.
Вскоре все ворота монастыря были наглухо закрыты. Отъезд владыки Кирилла откладывался.
Совет держали в покоях Дионисия. Прикинули: обитель может выставить до трехсот ратников. Монахам, выстоявшим длительную девятимесячную осаду, недолго скинуть рясы и опоясаться мечами, даже добрая сотня кольчуг наберется. Такой караул владыки Кирилла казакам будет одолеть нелегко.
— Мы довезем владыку целым и невредимым, — убежденно высказывал Тимофей Быстров. — Дорога от Троицы до Ярославля увалистая и лесная, казакам на такой дороге негде развернуться, бой для них будет нелегким.
Дионисий, хоть и робко, поддержал пятидесятника:
— Иноки еще три года назад в брани преуспели. Авось всемилостивый Господь и на сей раз подвигнет их на победное ристалище.
Дальновидный и расчетливый Палицын высказался вопреки архимандриту:
— Монастырь до сих пор не пришел в себя от лютой осады. Угодно ли Богу будет новое ристалище? Отрядить триста монахов — гораздо ослабить обитель. Опричь того, брани без крови не бывает. Много иноков могут и не вернуться в свои кельи. Нужны ли Господу новые жертвы? Надлежит о другом пути помыслить.
— Другого пути не вижу! — воскликнул пятидесятник.
Осмотрительный протопоп Илья все о чем-то раздумывал, а вот Надей Светешников, неожиданно для Тимофея Быстрова, перешел на сторону келаря:
— Добираться до Ярославля под казачьими пиками и саблями — дело не только рискованное, но и канительное, да и владыке будет зело неуютно. Надо какое-то время переждать в монастыре.
— Да ты что, Надей Епифаныч? — нахохлился Тимофей. — Ожидаючи, дела не избыть. Атаман Наливайко будет нас томить до морковкиного заговенья.
— Не будет, коль изведает, что владыка решил остаток дней своих провести в обители.
Все уставились на Светешникова недоуменными глазами.
— То ли ты изрек, сыне? —
— То, святый отче. Испустить слух, что владыка остается. Послам и стрельцам — в Ярославль отъехать, а Наливайко, о том изведав, в таборы вернется. А мы ж далече-то и не уедем.
— Хитро задумано, — кивнул Дионисий. — Но кто, сын мой, оповестит воровского атамана?
— Гришка Каловский.
Недоумение переросло в удивление. Тут даже невозмутимый протопоп Илья пришел в оторопь.
— Да ты что, Надей Епифаныч? Отпустить изменника, из-за коего, почитай, весь город был спален?!
Усомнился в затее Светешникова и Дионисий.
— Зело ненадежен сей злодей. Да и поверят ли ему вороги?
— Поверят, святый отче, коль изрядно поразмыслить.
…………………………………………………………………..
Гришка Каловский сидел в монастырском узилище. Был такой мрачный подземок в обители с той поры, как инокам довелось сидеть в осаде. Ляхи, взяв в полон того или иного келейника, пытали его в своем стане, осажденные, полонив ляха, пытали в узилище, пытали люто, с дыбой, которую не выдерживал ни один пленник.
Гришка с ужасом оглядывал узилище. Да то настоящая пыточная! К стенам, выложенным из красного камня, прибиты железные поставцы с факелами. Посреди узилища высится дыба, забрызганная кровью. В левом углу — «жаратка» с давно потухшими углями, подле нее орудия пытки: клещи, дыбные ремни, иглы, батоги, нагайки…
Гришка уже ведал, как истязают на дыбе узников. Вот и с него вскоре снимут рубаху и завяжут позади руки веревкой вокруг кистей. И подымут его кверху, а ноги свяжут ремнем. Затем кат вступит ногой на ремень, и оттянет его так, что руки вывернутся вон из суставов. Потом кат начнет бить кнутом по спине, и так страшно ударит, что будто ножом на спине до костей кровавую полосу вырежет. А затем кат и его сподручный вложат меж связанных рук и ног бревно, и подымут его на огонь…
Лязг засова, гулкие шаги. Чернец ступил к узнику и сунул ему в руки оловянную мису с овсяной кашей. Гришка отвернулся.
— Чего нос воротишь? Да тебя, злыдень, на одну воду надо посадить, да и той жалко. Ну, ничего, скоро в исчадие ада угодишь.
— Аль тут меня казнят? — глянув на дыбу, мрачно вопросил Гришка.
— Вестимо. Не седни-завтра. Чего зря корм переводить?
— В монастыре?.. Но меня помышляли в Ярославль увезти.
— Припоздал, Гришка. Еще вечор отбыли ярославские послы.
— Чего ж меня не взяли?
— Келарь настоял. Где злодея поймали, там он и смерть обретет.
Щербатое лицо Гришки побледнело. Чернец, захватив мису, удалился, а служка, глянув на запотевший от холода и сырости сумрачный каменный свод, вдруг заскулил, как обреченный пес. Прощайся с жизнью, Гришка. Ты выдал атамана Наливайко, но тебя все равно не пощадили и кинули в подземок. Здесь тебе и голову отсекут. Сволочи!.. Но почему владыка отъехал, не побоявшись казаков? Это же явная погибель. Странное дело…