Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв
Шрифт:
– Не понимаю.
– Жест вежливости – чтобы я знала, что он ждет внизу. Давал мне шанс передумать. Но у него не было выбора, и он это понимал. Видишь ли, Суэйна вынуждают кое-что сделать, или, во всяком случае, он так говорит. Что до меня, то мне определенно выкручивают руки. И тут мне стало любопытно, а насколько на самом деле я Суэйну нужна. Как выясняется, нужна, и даже очень. Потому что мне позволяют уйти, прихватив с собой дочь оябуна, привезенную в такую даль в целях безопасности. Сдается мне, есть что-то такое, чего Суэйн до смерти боится, причем боится гораздо больше, чем твоего папочку. Возможно,
– Но тебе угрожают?
– Кое-кто слишком много знает, что я делала в этой жизни.
– И Тик выяснил, кто это?
– Да. Пожалуй, я и так это знала. Но хотелось бы ошибиться.
Фасад выбранного Салли отеля был обшит проеденными ржавчиной стальными панелями, каждая из которых крепилась блестящими хромированными болтами, – этот стиль Кумико знала еще по Токио и считала его несколько старомодным.
Их номер был просторным и серым – повсюду десятки оттенков серого цвета. Салли заперла дверь, прошла прямо к кровати и, сняв куртку, легла.
– У тебя нет сумки, – заметила Кумико.
Салли села, чтобы расшнуровать ботинки.
– Я могу купить все, что мне понадобится. Устала?
– Нет.
– А я устала.
Салли стянула через голову черный свитер. Груди у нее были маленькие, с коричневато-розовыми сосками; чуть ниже левого соска начинался старый шрам, который исчезал за поясом джинсов.
– Тебя когда-то ранили? – спросила Кумико, глядя на шрам.
Салли тоже посмотрела на шрам:
– Ага.
– А почему ты не пошла в клинику, чтобы его удалили?
– Иногда неплохо иметь зарубку на намять.
– О том, как тебе было больно?
– О том, как я была глупа.
Серое на сером. Не в силах спать, Кумико вышагивала по серому ковру. Девочке чудилось здесь что-то вампирическое. Нечто, роднящее комнату с миллионами подобных комнат в сотнях отелей по всему миру. Однояйцевая анонимность гостиничного номера будто высасывала из Кумико индивидуальность, фрагменты которой всплывали повышенными при ссоре голосами родителей, лицами одетых в черное секретарей отца…
Во сне лицо Салли превратилось в гладкую маску. Вид из окна вообще ничего не говорил Кумико: ясно было только то, что она смотрит на какой-то город, который не Токио и не Лондон, – бескрайнее столпотворение людей и зданий, новая ступень видовой эволюции, воплотившая парадигму урбанистической реальности ее века.
Возможно, Кумико тоже удалось подремать, хотя сама она не была в этом уверена. Она смотрела, как Салли заказывает туалетные принадлежности и белье с клавиатуры прикроватного видеомодуля. Покупки доставили, пока Кумико принимала душ.
– О’кей, – услышала она из-за двери голос Салли, – вытирайся, одевайся. Пойдем повидаемся кое с кем.
– С кем? – спросила Кумико, но Салли ее не расслышала.
Гоми.
Тридцать пять процентов прибрежного Токио выстроено на гоми, на выровненных площадках, отвоеванных у залива за века систематического сваливания и утрамбовки мусора. У нее дома гоми был ресурсом, требующим сбора, сортировки,
Взаимоотношения Лондона и гоми уловить было сложнее. На взгляд Кумико, изрядная часть города состояла из гоми – зданий, которые японская экономика уже давно поглотила бы в своей неуемной жажде пригодных для застройки пространств. Но даже маленькой японке лондонские дома позволяли различить ткань времени: каждая стена была залатана поколениями рук в бесконечном процессе обновления. Англичане ценили свой гоми сам по себе, совсем на иной лад (Кумико только-только начинала постигать это): они населяли его.
Гоми в Муравейнике был чем-то третьим: богатый гумусом, перегноем, прорастающий человеческим талантом и чудесами из полимеров и стали. Кумико поразило уже одно только отсутствие очевидной планировки – это шло вразрез тому, как ее привычная культура ценила эффективное использование земли.
Их поездка в такси из аэропорта яснее ясного показала, какой здесь царит распад: целые кварталы стояли в руинах, то тут, то там над замусоренными тротуарами разевали пасти пустые оконные проемы. Напряженные лица, настороженные взгляды вслед проехавшему мимо ховеру.
Салли внезапно окунула ее во всю странность этого места, с его гниением и беспорядочным нагромождением вросших в землю башен, которые были выше любого здания в Токио. Эти монументы корпораций пронзали закопченное кружево перекрывающихся куполов.
Еще две пересадки из такси в такси – и вот они с Салли уже на улице, в гуще предвечерней толпы и косых теней. Воздух был холодным, но без примеси лондонской сырости, и Кумико вспомнились гроздья цветов в парке Уэно.
Первая их остановка была в просторном, хотя и слегка поблекшем баре с вывеской «Джентльмен-неудачник», где Салли вполголоса обменялась с барменом несколькими быстрыми фразами.
Они ушли, не заказав выпивки.
– Призраки, – задумчиво сказала Салли, поворачивая за угол.
Кумико старалась держаться к ней поближе. С каждым кварталом улицы становились все безлюднее, а здания – все более темными и запущенными.
– Прости?
– Да мне тут всюду мерещатся призраки прошлого – или, по крайней мере, должны мерещиться.
– Ты знаешь это место?
– Конечно. Выглядит все примерно так же, но иначе, понимаешь?
– Нет…
– Со временем поймешь. Когда найдем того, кого я ищу, прикинься паинькой. Говори, только если тебя спросят, а лучше помалкивай.
– Кого мы ищем?
– Одного человека. Или, по крайней мере, то, что от него осталось…
Полквартала спустя на какой-то мрачной пустынной улочке – если не считать проезда у дома Суэйна под саваном полночного снега, Кумико еще никогда не доводилось видеть улицу без единого человека – Салли остановилась возле древней, ничем не примечательной с виду лавки. Обе ее витрины серебрились изнутри толстым ковром пыли. Заглянув внутрь, Кумико увидела стеклянные трубки букв неработающей неоновой вывески: «МЕТРО» – и дальше еще какое-то длинное слово. Дверь между витринами была укреплена листом рифленой стали. Через равные промежутки из нее выступали ржавые головки болтов, обмотанные провисшими отрезками бритвенно-острой проволоки цвета окалины, будто через нее некогда пропускали ток.