Графиня де Монсоро. Том 2
Шрифт:
– О герцоге Анжуйском, черт побери!
– Которого я держу под арестом?
– Да, потому что хотя он и под арестом, но он помазан на престол, а ты – нет.
– Кем помазан?
– Кардиналом де Гизом. Слушай, Генрих, я все же советую тебе заняться твоей полицией; совершается помазание короля – в Париже, в присутствии тридцати трех человек, прямо в часовне аббатства святой Женевьевы, а ты ничего об этом не знаешь.
– Господи, боже мой! А ты об этом знал, ты?
– Разумеется, знал.
– Как же ты можешь знать то, что неизвестно мне?
– Ба! Да потому что твоя полиция – это господин де Морвилье, а моя – я сам. Король нахмурил брови.
– Итак, один король Франции у нас уже есть, не считая Генриха Валуа, – это Франсуа Анжуйский, а кроме него, мы еще имеем, постой-ка, постой… – сказал Шико, словно припоминая, – мы еще имеем герцога де Гиза.
– Герцога де Гиза?
– Герцога де Гиза, Генриха де Гиза, Генриха Меченого. Итак, повторяю, мы еще имеем герцога де Гиза.
– Хорош король, нечего сказать: король, которого я изгнал, которого я сослал в армию.
– Вот-вот! Разве тебя самого не ссылали в Польшу; разве от Ла-Шарите до Лувра не ближе, чем от Кракова до Парижа? А! Это верно – ты его отправил в армию. Что за ловкий удар, какое поразительное мастерство! Ты его отправил в армию, то есть поставил под его начало тридцать тысяч человек, клянусь святым чревом! В армию, и в какую! Всамделишную.., это не то, что армия твоей Лиги… Нет.., нет.., армия из буржуа – это сгодится для Генриха Валуа, короля миньонов; Генриху де Гизу нужна армия из солдат, и каких! Выносливых, закаленных в боях, пропахших порохом, способных уничтожить двадцать таких армий, как армия Лиги. Одним словом, если Генриху де Гизу, королю на деле, взбредет однажды в голову стать королем и по званию, ему надо будет всего лишь повернуть своих трубачей к столице и скомандовать: «Вперед! Проглотим одним глотком Париж вместе с Генрихом Валуа и Лувром». И они это сделают, мошенники, я их знаю.
– В вашей речи вы позабыли упомянуть только об одном, мой великий политик, – сказал Генрих.
– Проклятие! Вполне возможно, особенно если то, о чем я забыл, – четвертый король.
– Нет, – ответил Генрих с крайним презрением, – вы позабыли, что, прежде чем мечтать о французском троне, на котором сидит один из Валуа, надо бы сначала оглянуться назад и посчитать своих предков. Можно еще понять, когда подобная мысль приходит в голову герцогу Анжуйскому: он принадлежит к роду, который вправе на это претендовать. У нас общие предки – борьба между нами, сравнение допустимы, ведь здесь речь идет о первородстве, вот и все. Но господин де Гиз.., знаете ли, мэтр Шико, подзаймитесь-ка геральдикой, друг мой, и сообщите нам, какой род древнее – французские лилии или лотарингские дрозды…
– Э-э, – протянул Шико, – тут-то и заключена ошибка, Генрих.
– Какая ошибка, где?
– Конечно, ошибка: род господина де Гиза гораздо древнее, чем ты предполагаешь.
– Древнее, чем мой, быть может? – спросил с улыбкой Генрих.
– Без всякого «быть может», мой маленький Генрике.
– Да вы, оказывается, дурак, господин Шико.
– Это моя должность, черт побери!
– Я имею в виду, что вы сумасшедший, из тех, кого связывать приходится. Выучитесь-ка читать, мой друг.
– Что ж, Генрих, ты читать умеешь, тебе не надо снова отправляться в школу, как мне, так почитай же вот это.
И Шико вынул из-за пазухи пергамент, на котором Николя Давид записал известную нам генеалогию, ту самую, что была утверждена в Авиньоне папой и согласно которой Генрих де Гиз являлся потомком Карла Великого.
Генрих бросил взгляд на пергамент и, увидев возле подписи легата печать святого Петра, побелел.
– Что скажешь, Генрих? – спросил Шико. – Нас с нашими лилиями малость обскакали, а? Клянусь святым чревом! Мне кажется, что эти дрозды собираются взлететь так же высоко, как орел Цезаря. Берегись их, сын мой!
– Но как ты раздобыл эту генеалогию?
– Я? Да стал бы я на нее время тратить! Она сама ко мне пришла.
– Но где она была, прежде чем прийти к тебе?
– Под подушкою у одного адвоката.
– Как его звали, этого адвоката?
– Мэтр Николя Давид.
– Где он находился?
– В Лионе.
– А кто извлек ее в Лионе из-под подушки адвоката?
– Один из моих хороших друзей.
– Чем занимается твой друг?
– Проповедует.
– Так, значит, это монах?
– Вы угадали.
– И его зовут?..
– Горанфло.
– Что?! – вскричал Генрих. – Этот мерзкий лигист, который произнес такую поджигательскую речь в святой Женевьеве, тот, что вчера поносил меня на улицах Парижа?!
– Вспомни Брута, он тоже прикидывался безумным…
– Так, значит, он великий политик, этот твой монах?
– Вам приходилось слышать о господине Макиавелли, секретаре Флорентийской республики? Ваша бабушка – его ученица.
– Так, значит, монах извлек у адвоката пергамент?
– Да, вот именно извлек, силой вырвал.
– У Николя Давида, у этого бретера?
– У Николя Давида, у этого бретера.
– Так он храбрец, твой монах?
– Храбр, как Баярд.
– И, совершив подобный подвиг, он до сих пор не явился ко мне, чтобы получить заслуженное вознаграждение?
– Он смиренно возвратился в свой монастырь и просит только об одном: чтобы забыли, что он оттуда выходил.
– Так он, значит, скромник?
– Скромен, как святой Крепен.
– Шико, даю слово дворянина, твой друг получит первое же аббатство, в котором освободится место настоятеля, – сказал король.
– Благодарю за него, Генрих, – ответил Шико. А про себя сказал: «Клянусь честью! Теперь он очутился между Майенном и Валуа, между веревкой и доходным местечком. Повесят его? Аббатом сделают? Тут нужно о двух головах быть, чтобы угадать. Как бы то ни было, если он все еще спит, он должен видеть в эту минуту престранные сны».