Графиня де Монсоро
Шрифт:
– «Ты здесь? Ты внемлешь? – продолжал голос. – Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?»
– Скажите пожалуйста, ай-яй-яй! Однако, насколько я могу судить, глас божий, пожалуй, сходен с голосом твоего народа.
– Затем, – сказал король, – последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими.
– Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, расскажи, чем тебя попрекал этот голос. Я хочу знать – хорошо ли осведомлен
– Нечестивец! – воскликнул король. – Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.
– Я-то? – сказал Шико. – Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему господь бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, – продолжал Шико, – тебя охватил невыносимый страх.
– О да!
– И было от чего.
– Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.
– Совсем как у Иеремии, [24] а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу, будь я на твоем месте, со мною еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?
24
Иеремия – один из четырех главных ветхозаветных пророков. Именем Иеремии названа одна из книг Ветхого Завета; ему приписывают также «Плач Иеремии» – своеобразное сочинение, оплакивающее разорение Иерусалима.
– Да.
– И все сбежались?
– Да.
– И принялись искать?
– Повсюду.
– И доброго боженьку не нашли?
– Нет. Этот голос умолк.
– Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.
– Так страшно, что я позвал духовника.
– Ага! И он появился?
– Тут же.
– Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?
– Он содрогнулся.
– Еще бы!
– Он перекрестился и так же, как бог, приказал мне покаяться.
– Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал?
– Он сказал: это указание свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я…
– Что ты сделал нынче утром, сын мой?
– Я дал сто тысяч ливров иезуитам.
– Великолепно!
– И я исполосовал ударами дисциплины свою кожу и кожу моих молодых любимцев.
– Прекрасно! И это все?
– Как это – все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу.
– Ах, государь, – серьезно сказал Шико, – сдается мне, у вашего величества был кошмар.
– Ты так думаешь?
– Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.
– Сон? – сказал Генрих, с сомнением качая головой. – Нет, нет.
– Ты спал, Генрих.
– Ничуть, глаза у меня были широко открыты.
– Случается, и я сплю с открытыми глазами.
– Но я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.
– Ну и что же ты видел?
– Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.
– А светильник, что с ним стало?
– Он погас.
– Сон, любезный мой сын, чистейший сон.
– Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что господь говорит с королями всякий раз, когда он собирается произвести на земле какие-нибудь великие изменения?
– Да, он с ними говорит, это правда, – сказал Шико, – но таким тихим голосом, что они его никогда не слышат.
– Но почему ты не хочешь поверить?
– Потому что ты слишком хорошо все слышал.
– Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? – спросил король.
– Черт возьми! – ответил Шико.
– Затем, чтобы ты сам слышал, что скажет голос.
– Нет, затем, что если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут – Шико валяет дурака, Шико – нуль, Шико – ничтожество, Шико – безумец, и что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано, сын мой.
– Почему вам не придет в голову, мой друг, – сказал король, – что я доверяю эту тайну вашей испытанной верности?
– Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у тебя и без того грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое предложение. Я с удовольствием послушаю глас божий, может быть, он скажет кое-что и для меня.
– А что нам делать до тех пор?
– Лечь спать, сын мой.
– Но если…
– Никаких «если».
– И все же…
– Не думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу господню заговорить? Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.
– Хорошо, – сказал король, – значит, ты остаешься со мной?
– Договорились.
– Ладно, я ложусь.
– Добро!
– Но ты, ты ведь не ляжешь?
– И не подумаю.
– Я скину только камзол.
– Как тебе угодно.
– Штаны снимать не буду.
– Правильная предосторожность.
– Ну а ты?
– Я останусь в этом кресле.
– А ты не заснешь?
– За это не поручусь. Ведь сон, все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей воли.
– Но, по крайней мере, постарайся не заснуть.
– Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.
– Не шути с голосом, – предупредил Генрих, который уже занес было ногу над постелью, но тут же ее отдернул.