Графиня Салисбюри
Шрифт:
Эдуард подал руку молодому рыцарю и пошел с ним при громких рукоплесканиях всех зрителей к трону королевы Филиппы, которая, сняв со своей шеи драгоценную золотую цепь, обвила ею руку побежденного, в знак его неволи, и объявила, что в продолжение всех трех дней турнира не желает иметь другого невольника. Почему и посадила его у ног своих; Эдуард вошел в свой шатер и, надев другой шлем, приказал трубачам подать знак вызова; но из уважения, или опасения, трубы противоположной стороны не отвечали; и на три повторенных вызова ответа не было. Герольды явились на место ристалища и, обращаясь на все стороны, кричали: милости щедрых наград, господа благородные рыцари!., и золотые монеты посылались с амфитеатра на арену.
Так как день склонялся уже к вечеру и время ужина приближалось, то старшины,
Эдуард угощал ужином всех английских и иностранных рыцарей, а королева — дам и девиц; после ужина все общество, — как дамы, так и рыцари, отправилось в другую залу, где ожидали их множество фокусников, музыкантов и плясунов.
Король открыл бал с графинею Салисбюри, а королева с мессиром Есташем Рибомоном. Эдуард был в восхищении, потому что вся честь этого дня принадлежала одному ему, как королю и как рыцарю, и все это в глазах страстно любимой им женщины. Успокоенная Алисса безо всякого опасения предалась удовольствию танцевать со всею беззаботностью молодости и счастья. Эдуард, пользуясь этой доверенностью, как будто без намерения жал ей руку, которую она в танцах ему подавала, или касался устами развевающихся ее локонов, чтобы насладиться пленительным и жгучим благоуханием, разливающимся всегда около женщин в теплой атмосфере бала. В середине запутанных фигур, составлявших в то время основу танцев, одна и) подвязок графини, которые были голубого цвета, вышиты серебром, упала, так что она этого не заметила. Эдуард бросился ее поднимать, но как ни быстро было его движение, но многие, заметив это, угадали причину похищения короля и, встретив многозначительные взоры и улыбки, обвязал поднятую им ленту около своей ноги и сказал: да будет бесчестен тот, кто зло об этом помышляет!
Этот случай был основанием ордена подвязки.
Глава XX
На другой день в то же самое время, как и накануне, галереи были снова наполнены зрителями; ристалище готово, и старшины на своих местах, но шатер изменился; наружность его была проще и воинственнее. И вместо вчерашнего знамени, украшенного гербами Англии и Франции, над ним развевался простой зеленый с золотыми полосами флаг. Потому что сподвижником этого дня был Готье-Мони, и шатер принадлежал ему. Известная храбрость этого молодого рыцаря была для зрителей верным ручательством, что они увидят в этот раз чудеса военных подвигов.
Те из рыцарей, которые накануне не смели вызывать на бой короля, предоставили себе это право в настоящее время; и желающих было так много, что с аршины должны были бросить жребий, чтобы избрать только десять противников, полагая, что и из этого числа рыцарей трудно будет сподвижнику выдержать с каждым особый поединок. Словом, написав всех желающих на лоскутках пергамента, бросили их в шлем и первые десять рыцарей, шлема которых вынутся, должны будут сражаться в продолжение этого дня, и в том порядке, как их имена одно за другим последуют. Избранные судьбою для этого дня были: граф Мерфор, граф Арондель, граф Суфольк, Рожер граф Марк, Ион граф Лисль, сир Вальтер Павели, сир Ришар Фиц Симон, лорд Голанд, сир Ион Лорд Грей Коднор, и неизвестный рыцарь, который был вписан под именем молодого искатели приключений.
Готье-Мони поддержал приобретенную им славу; потому что пять первых противников были выбиты из седла, трое потеряли шлемы, и один только граф Суфольк с равною Готье-Мони ловкостью и силой окончил поединок.
Очередь неизвестного рыцаря наступила. Вызванный звуками труб и литавр так же, как и его предшественники, он, выехав в ристалище, велел своему оруженосцу, не следуя примеру своих предместий, которые дотрагивались до щита мира, ударить в щит войны.
Готье-Мони, в котором первые поединки возбудили только желание настоящего боя, поспешно вышел из шатра, подобно ратному коню, услыхавшему призывный звук трубы; потому что эти легкие, похожие на игру, поединки его утомили. Пока подводили ему свежего коня и подавали новое копье, он обратил взор на ристалище; казалось, хотел узнать своего противника, но ничего не изобличало ни его происхождения, ни звания; и на щите не было ни украшения, ни герба, и одни только золотые шпоры означали рыцарское достоинство, но больше ничего нельзя было заметить. Конь, меч и военная секира составили его вооружение. Готье-Мони, застегнув щит, въехал на место ристалища и, остановясь, приказал прицепить секиру к луке седла, потом, приняв от своего оруженосца копье, взял его на перевес; в это время противник его, удалившись на свое место, готовился также к бою.
По данному знаку оба рыцаря с ужасной быстротой бросились один против другого. Удар копья Готье-Мони направлен был в забрало шлема неизвестного, но не нашел препятствия на поверхности шлема за недостатком украшений, сталь скользнула по стали, не причинив ни малейшего вреда, противник же ударил копьем Готье-Мони с такою силою прямо в щит, что оно по прочности своей, не переломясь, вылетело у него из рук. Оруженосец, в ту же минуту подняв, подал ему опять копье. Рыцари снова заняли свои места и приготовились к вторичной встрече.
Этот раз опять убедил Готье-Мони направить удар в грудь своего противника, действовавшего так же, как и прежде. Почему и получил каждый из них удар в щит, и они были сделаны с такой силой, что оба коня, остановившись, задрожали на всех ногах: сила рыцарей была и при этой встрече почти одинакова. Неизвестный рыцарь опрокинулся назад, как дерево, преклоненное ветром, но в ту же минуту поднялся. Готье-Мони потерял стремена, но нашел их с такою поспешностью, что с трудом можно было заметить, как он пошатнулся; оба копья разлетелись ча мелкие части.
Оруженосцы хотели подать другие, но, едва укрепясь в седле, неизвестный рыцарь обнажил меч; Готье-Мони последовал его примеру, так что, не успев сделать ни одного шага с места, бой возобновился к величайшему любопытству зрителей.
Оружие, на котором происходил бой, было ужасно в руках Готье-Мони: он был столько же ловок, сколько и силен, поэтому мало встречал людей, которые могли бы устоять против силы его руки и верно рассчитанного удара. Противник его, очевидно, не имел такого превосходства, однако, защищаясь, как человек, хотя и уступающий в силе и ловкости своему неприятелю, не менее того подвергал и его опасности. Казалось даже, что победа должна быть на стороне неизвестного рыцаря, потому что клинок меча Готье-Мони разлетелся на части, и он, оставшись безоружным, должен был приняться за секиру. Пока он ее отстегивал, нанесенным ему в голову ударом оборвались обе застежки шлема и он остался с открытой головой; но в то же почти мгновение, прикрыв себя щитом, он начал так сильно теснить своего противника секирой, что тот должен был, оставив нападение, заботиться только о защите. Тщетно старался он отразить ужасное оружие клин ком меча своего, — меч его разлетелся вдребезги, и Готье-Мони, воспользовавшись этим случаем, который минутой прежде подверг было его опасности, нанес сильный удар острием секиры по шлему своего противника, от которого неизвестный рыцарь, вскрикнув, распростер руки и, упав на землю, остался без движения. Старшины турнира ту же минуту скрестили копья между сражающимися; оруженосцы, поспешив на помощь побежденному, отстегнули застежки его шлема, он был без чувств, и кровь ручьем лилась из полученной им в голову раны.
Взоры всех с любопытством устремились на неизвестного рыцаря. Он был лет двадцати пяти, смугл лицом, черные волосы и выразительные черты его лица доказывали южное происхождение. Но ко всеобщему удивлению никто из присутствующих не знал его, и Готье-Мони напрасно старался припомнить себе эти бледные и окровавленные черты лица, которых невозможно было по их выразительности забыть: если кто хоть один раз их видел, то сразу и убедился, что он никогда не встречался с этим молодым человеком. Турнир этого дня кончился, король и королева отправились обратно в замок Виндзор, где роскошный обед ожидал все общество, в той же зале, как и накануне; и невероятным казалось, чтобы могло собраться вместе такое множество знатных особ; потому что в этот день находились за одним столом: король, двенадцать принцев, восемьсот рыцарей и пятьсот дам.