Граненое время
Шрифт:
Оранжевое солнце не спеша закатывалось за лиловую тучу, висевшую над степью, которая едва просохла после вчерашнего дождя. Мутно-желтые ручьи солнечного света, не успев соединиться, исчезли в глубоких ущельях пасмурного неба. Завтрашний день не сулил ничего хорошего.
Ему вдруг захотелось сегодня же, сейчас увидеть Наталью Журину, — в последнее время он не раз удивлялся этому порыву. Сунул в карман запасную коробку папирос и вышел из дома. «Газик» долго не заводился, и, когда он выехал, начинало уже темнеть.
Хорошо, что в степи нет ни регулировщиков, ни дорожных
Павлу Фомичу казалось, что он хорошо знает Журину. Это было тем более странно,что встречались они очень мало и говорили о ничего не значащих вещах. Покойную жену, Юлию Васильевну, так и не удалось понять до конца, она была ему не то что бы чужой, но безразличной, а рядом с Журиной он испытывал — впервые в жизни — состояние душевного уюта.
Однако, что он ей скажет, бесцеремонно явившись в ее дом поздно вечером? Не объясняться же в любви ни с того, ни с сего, как объясняются теряющие голову молодые люди.
Павел Фомич еще сбавил ход перед въездом в поселок геологической экспедиции. Осторожно вырулил на улочку, растянувшуюся вдоль протоки, и, подъезжая к знакомому палисаднику, хотел было уже свернуть с дороги и не свернул, проехал мимо, косо полоснув лучом верхней фары по крайнему окну, в котором призывно светился зеленый абажур настольной лампы. Недовольный собой, он переключил скорость и вмиг вылетел на западную окраину поселка. Но тут же развернул машину обратно. Снова поравнявшись с ее домом, Павел Фомич понял, что опоздал, — свет в огне погас. Что ж, это к лучшему.
И он помчался в самые дальние бригады — все равно бы не уснул сейчас.
Наталья тоже думала о нем в этот тихий душный вечер. Больше того, она ждала его, хотя смешно, конечно, чтобы он приехал к ней так запросто, после нескольких, вообще-то случайных встреч. Она даже готова была поверить наивной женской примете, что сильные чувства начинаются с неприязни. В самом деле, как сухо, почти враждебно отнеслась она к Витковскому тогда, на берегу протоки... Наталья подошла к открытому окну. Неужели где-то опять горит нераспаханная степь, — воздух был чуть горьковатым от примеси дымка. Наверное, далеко за Тоболом, в тургайской стороне. Не так весной, как осенью неожиданны эти степные пожары. То и дело перепадают частые дожди, травы никнут, дороги раскисают, и в каждом отпечатке конского копыта стынут по утрам подковные отливки. Но стоит на денек-другой выглянуть солнцу, как приподымется, отряхнется ковыль, и вот он уже сухой, как порох: брось только спичку — и вспыхнут пламенем трескучие метелки. Земля сырая, а травы полыхают жарче, чем весной. Отшумит такой пожар на исходе бабьего лета, и не успеет степь покрыться свежей зеленью, как нагрянут заморозки.
Так и поздняя любовь: займется нежданно-негаданно, на четвертом, а то и на пятом десятке лет, высветит всю жизнь, день за днем, обдаст жаром молодости, разольет по телу тревожный звон — и тебе уже не в тягость твои годы...
Когда белый луч скользнул по окну, Наталья
«Запутался, что ли, кто?» — подумала Наталья, зная, что строители и целинники ездят напрямую, по грейдеру. Она легла в постель, закуталась простыней, полежала минут десять и, выругав себя, приняла снотворное.
А Витковский, обогнав тяжелые грузовики, остановился на развилке проселочных дорог и пропускал машину за машиной, как, бывало, на фронте перед наступлением. Незнакомый шофер притормозил, стал жаловаться.
— Часами простаиваем на Ключевой, у весов затор, ссыпать зерно некуда!
— Я им покажу... — Витковский крепко выругался и повернул на юг, в сторону Казахстана.
В пути ему не попалось навстречу ни одного порожнего автомобиля. И он все время прибавлял скорость, разгневанный до последней степени.
Бросив «газик» у конторы хлебоприемного пункта, он обошел длинную череду машин — их скопилось больше сотни. Водители спали в кабинках или резались в домино и карты на дощатой эстакаде, ярко освещенной фонарями. Он поднялся на эстакаду, прошел в будку-лабораторию (на него никто не обратил ни малейшего внимания).
— В чем дело? — спросил он плотную рослую девушку, сладко дремлющую за столиком. — Почему не берете пробы?
— Успеется, все равно принимать некуда.
— Где заведующий пунктом?
— Оставьте меня в покое, товарищ.
— Что?!
Девушка спокойно взглянула на него, нехотя поднялась из-за стола.
— Сейчас же, сию минуту приступайте к работе. И пошлите за вашим завом-разгильдяем! — Пригнувшись, он вышел из лаборатории и, проходя мимо шоферов, увлеченных своей игрой, бросил на ходу: — А ну, живо по машинам.
— Какой начальник выискался, — лениво огрызнулся один из них.
Тогда он остановился, крикнул:
— Живо!
— Ты не больно командуй, мы тебе не подданные...
Но шоферы уже вставали, загородив собой того, кто огрызался.
— Вы что, в игорный дом приехали?! Нам дорога каждая минута, а вы козелком забавляетесь!
— Так не принимают же.
— Загораем с вечера.
— Поневоле и запьешь от скуки.
— Шарашкина контора!.. Мы, что ли, виноваты?
К нему, расталкивая водителей, уже пробирался заведующий хлебоприемным пунктом, тучный мужчина средних лет, с которым он не раз встречался на бюро райкома.
— Здравствуйте, товарищ Витковский, — учтиво поклонился заготовитель.
— В чем дело? Почему у вас опять затор?
— Все склады забиты доверху. Не успеваем отправлять по этой «Дуровской железной дороге». К нам на Ключевскую хлынул поток зерна, а от нас вытекает слабый ручеек.
— У вас есть бетонные площадки, есть брезенты!
— Осталась одна свободная площадка на всякий случай.
— Перестраховщики!
— Я отвечаю за сохранность каждого зернышка. Я не допущу, чтобы хлеб, погиб, как в пятьдесят шестом.