Граненое время
Шрифт:
В обед к ней забегала Варя в своих сатиновых нарукавниках.
— Довольно тебе возиться с этими кубиками! Неужели не надоело? Все равно никому- не нужны ваши анализы. Пока вы здесь колдуете над кирпичом, из него уже дома строят, кто будет считаться с тем, что он не выдерживает столько-то килограммов на один квадратный сантиметр? Любой кирпич переживет нас с тобой. Идем в буфет — кефир привезли!
— Варвара Николаевна, не деморализуйте мою сотрудницу, — строго говорил начальник лаборатории.
— Не буду, не буду! — смеялась Варя. И, едва прикрыв за собой дверь, начинала, прорабатывать его. — Чудак твой старикан! Ему бы с удочкой сидеть на берегу тихой речки, так нет, притащился на стройку, да еще с комсомольской
— Глупости, неправда. Семен Захарович добрый человек.
— Защищай, защищай! Эх, Рита, тебя бы. к нам в технический отдел. Какие мальчики приехали на практику из Свердловска!
— Оставь, пожалуйста. Ты же знаешь, что я не люблю таких разговоров.
— Ну, не буду, не буду!.. Но ты смотри, не вздумай ссориться со мной. Дудки! Никуда ты от меня не скроешься. Никуда!
Это верно: Рита ни за что бы теперь не рассталась с ней, хотя мать считает Варю легкомысленной. О, как мама ошибается! Ведь есть же на свете люди, которые всю жизнь живут с улыбкой. Например, дядя Захар.
Но как раз сегодня он был очень хмурый. Приехал из совхоза один, без Полины Яковлевны, и, едва сняв черненый полушубок, позвонил отцу на работу.
— Не хотите ли чайку с дороги? — предложила мать.
— Какая это дорога — семнадцать километров. Спасибо, подожду Василия, — отказался он. И, закурив, сказал задумчиво: — Живем рядом, а словно бы в разных царствах-государствах.
Рита огорчилась: дядя будто и не заметил ее сегодня, не пошутил, как всегда, насчет успешной отработки производственного стажа, и не назвал рижской красавицей. Что с ним? Она обидчиво поджала губки, оделась и пошла к Варваре.
Захару Александровичу было не до шуток. Его отношения с директором совхоза опять испортились. Когда в прошлом году совхоз сдал два миллиона пудов хлеба, Витковский на радостях заметно подобрел, сделался сговорчивее. «Кто старое помянет, тому глаз вон!» — миролюбиво говорил он секретарю парткома и шел на уступки, если заходила речь о неустроенном быте или о случайно провинившемся человеке. Осенью был такой случай. Старый, заслуженный механизатор, фронтовик, вдруг загулял и отправился на самоходном комбайне в соседнее село за водкой. Случай, что называется, из ряда вон выходящий. Ну, ездили добывать «горючее» на грузовиках, на «летучках», даже на тракторах, но чтобы в разгар уборки вывести комбайн с загона, переключить скорость и махнуть, как на резвой тройке, в лавочку сельпо, — это уж слишком неприятная история. Витковский немедленно уволил комбайнера и приказал выселить с территории совхоза. Никакие мольбы, никакие слезы его жены не помогли. Но тут как раз подоспела победа: совхоз закончил сдачу второго миллиона. И директор простил солдата: «Если повторится, отдам под суд. На фронте расстреляли бы за такую прогулочку на самоходке». Были и другие случаи, когда он сменял гнев на милость. А потом все пошло по-старому. Когда наступила зима, люди потянулись на строительство никелевого комбината. Захар написал в райком. Витковский сумел оправдаться на бюро: «Строителям больше платят, вот в чем корень зла». Его дипломатично пожурили, и тем дело кончилось. Не решились замахнуться на директора, имя которого частенько мелькало в центральной прессе. Захар понял, что втянулся в неравный бой. Но не отступать же под старость лет.
А вчера они схватились из-за одного шофера, явившегося с заявлением об уходе в геологическую экспедицию. Захар пообещал парню комнату в новом доме, тогда тот взял отставку обратно. Витковский при всех накричал на секретаря парткома: «Бросьте вы играть в демократию! Не развращайте кадры! Я навожу порядок в совхозе в общенародных интересах!» Захар ответил дерзко: «Настоящая любовь к народу начинается с любви к человеку». И вышел из кабинета,
— Так что у тебя стряслось, брат Захар? — подсаживаясь к нему, спросил Василий Александрович. — С директором поцапался, а? Догадываюсь! Я вот тоже примеряюсь силенками с Зареченцевым. И в кого мы с тобой такие забияки?.. О, да ты действительно расстроен.
— Молодой, чертяка, не сдаешься.
— Сорок шестой разменял. А тебе сколько, если не секрет? — смеялся младший, пытаясь чем-нибудь развеселить старшого.
— Положение такое, Василий, что хоть уходи из совхоза.
— По собственному желанию или как? Впрочем, партийным работникам по собственному желанию нельзя. Какую же работенку облюбовал тебе Витковский?
— При чем тут он?
— Ну, как же, как же! Витковский теперь член обкома. По идее, обязан заниматься трудоустройством неугодного секретаря.
— Брось свои шуточки, мне не до того.
— Вижу.
— Что он за человек, скажи на милость?
— Ну вот, а ты говоришь при чем тут Витковский! Да если бы была его власть, он бы давно послал тебя к черту на кулички. Но теперь приходится считаться с демократией, которую товарищи витковские приберегали для грядущих поколений.
— Бонапартизм у него в крови, это верно.
— Стало быть, нельзя тебе, дорогой Захар Александрович, увольняться по собственному желанию. Рановато. Хотя надо бы отдохнуть кадровому секретарю райкома.
— И знаешь, Вася, есть в нем в то же время и привлекательные черты. Целеустремленность, энергия, настойчивость. Мне нравится, например, как он защищает Вострикова против нападок Осинкова.
— Рад за тебя.
— Пожалуйста, не иронизируй. Я вполне серьезно.
— Вряд ли существуют принципиальные расхождения между Витковским и этим Осинковым.
— Ошибаешься, Василий.
— Не понимаю, ты приехал жаловаться на директора или хвалить его? Как Братчиков: тот тоже готов мирно сосуществовать с кем угодно. От старости это, что ли?.. Впрочем, и я хорош, тебя обвиняю, а у самого не хватает духа...
Захар вопросительно взглянул на брата.
— Ладно, пойдем ужинать. А то мы с тобой уединились, как заговорщики!
«Чего-то ты не договариваешь, Вася», — насторожился Захар, но промолчал. Уж если у такого рубаки на что-то не хватает духа, так у него, Захара, тем паче не хватило бы.
А Василий Александрович как раз и подумал о том, что у брата начинает проявляться наступательный дух. Не случайно он тоже заговорил о бонапартизме Витковского. Значит прозревает, сталкиваясь с ним чуть ли не каждый день. Это к лучшему. Не будет сглаживать острые углы, оправдывать то, что не подлежит никакому оправданию. Трудно, трудно ему, старому секретарю райкома. Человек он совестливый, готов и чужие грехи принять на свой счет. А впрочем, на партийной работе не существует обычного разделения труда, когда один отвечает за одно, другой — за другое, третий — за третье. Любой партработник несет ответственность за все, что делается не только в совхозе или на стройке, но и в районе, области, стране. К этому Захар приучен с молодости. Потому-то ошибки или беда какого угодно крупного деятеля становятся и его ошибками, его бедой. Вот ведь в чем природа коммуниста.
За ужином Василий Александрович больше говорил о семейных пустяках, чтобы отвлечь Захара от невеселых размышлений. Без того мужик сильно переживает, что никак не может найти общий язык с директором совхоза. Он бы рассказал ему всю правду о Витковском, да опасается, что эта правда больно ударит и по другому человеку, который ни в чем не виноват. Так что неизвестно еще, кто из них менее решителен, — Захар или он сам, Василий.
Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Именно своей собственной бедой считал теперь Василий Александрович все то, что произошло на поле боя за Донцом, хотя вина лежала, конечно, на одном Витковском.