Граница дождя
Шрифт:
Говорить на ходу было трудно. Отвратительный, резкий с какими-то завихрениями ветер швырял в лицо колючие осколки снега, под ногами островки льда перемежались с еще не застывшими глубокими лужами, у Маши слезились глаза, и она понимала, что тушь с ресниц потечет наверняка. Сережа свалился с гриппом, косившим москвичей направо и налево. Маша осталась с Балюней один на один, полусознание, полудрема у нее перемежались с минутами просветления и неожиданной энергии — «Как надоело мне лежать бревном!» — как правило, переходившими в суетливую агрессию. Но какова сила инерции! Сережа уже чувствовал себя лучше и тем не менее не приходил — боялся заразить Балюню. Вконец измученная Маша еле сдерживалась: чего
Они не виделись с весны. Митя, как всегда, элегантен: теплая кожаная куртка, лихая кепочка и шарф, правда, не в турецких огурцах, а в шотландскую клетку. Митя был смущен, молчание затягивалось, и он тронул, как ему казалось, спасительную тему, но попал впросак:
— А что у Верочки?
Машу как прорвало:
— У нее все вроде бы нормально, хотя я теперь не очень знаю. Очередной подростковый рецидив, все свободы жаждет, понимая ее весьма узко: свободу не рассказывать, где она и с кем. Я сижу в четырех стенах, для меня каждый ее приход, даже звонок, — событие, да где такое по молодости понять. Раньше, когда была у нее обязанность каждый понедельник Балюню навещать, приходила как миленькая, новости рассказывала, и был контакт. Знаете как: людям, которые общаются каждый день, всегда есть о чем поговорить, а не виделись месяц — что расскажешь…
Митя попытался отшутиться:
— Ну вот мы с вами полгода, даже больше, не встречались, а нам есть о чем поговорить, верно?
Но Маша не ответила, потому что они уже подошли к подъезду. В квартире Митя как-то сразу превратился во врача, долго мыл руки, расспрашивал про состояние Балюни, про лекарства.
Балюня не спала, лежала с открытыми глазами. Когда Митя подошел ближе, она вдруг приподнялась на локтях, что ей последние дни давалось с трудом. От напряжения ее плечи и шея часто задрожали, каждая морщинка, каждая жилка пришла в движение, и лицо как-то странно, как море, чуть подернутое рябью, мелко заколыхалось, утратив знакомые черты и став неузнаваемым. Но уже через несколько мгновений она откинулась на подушку, и только исхудалые дряблые руки такими нелепыми и страшными теперь округлыми балетными пасами порхали над одеялом, пытаясь сказать то, что никак не давалось непослушному одеревеневшему рту.
— Что такое, Балюня? — испуганно и беспомощно спросила Маша.
Но та неотрывно смотрела на Митю, и Маше стал понятен язык ее жестов — она просила его подойти поближе. Митя и сам догадался, о чем молят эти танцующие руки.
— Же-е-нюшка… Я… ждала… старая, да?
Митя растерянно оглянулся на Машу, та вздохнула и махнула рукой, пускай, мол, говорит.
Балюня повозила пальцами по одеялу:
— Посиди-и…
Митя послушно присел на край кровати.
— Умираю, Же-енюшка.
Она перевела дух, будто набираясь сил на долгую фразу:
— С Машей живи… Трудно старику… Одиноко…
Слова давались ей с трудом, в паузах она мотала головой, седые волосы как нимб окружили сморщенное маленькое лицо, из правого глаза
— Маша… Женюшку не бросай… Обещаешь?..
Маша так и стояла, опираясь на стол, окаменев от ужаса, и не могла заставить себя ответить, потому что, обращаясь к ней, Балюня смотрела в другую сторону.
— Да, да, Балюня.
Но та уже ничего не слышала. Глаза закрылись, челюсть повисла, и она опять погрузилась в полусон-полузабытье.
Митя, ни о чем не спрашивая, молча сделал укол, деловито справился, чем Маша смазывает пролежни, посоветовал другое средство и ушел мыть руки.
Когда он вернулся, Маша сидела, утонув в глубоком кресле, которое раскладывала на ночь с тех пор, как Балюню стало невозможно оставлять одну, и вязала свою бесконечную шаль.
— Митя, вам, наверное, интересно, за кого Балюня вас приняла?
— Конечно, хотя сам спрашивать я бы не стал.
— Чаю хотите? Кофе не предлагаю, у меня только растворимый.
— Честно говоря, чаю бы выпил.
Они пошли на кухню. Днем здесь было тихо: Зинаида Петровна и дети на работе, внуки — по школам, детским садам, а бессловесный Зинаидин муж если и был дома, то редко вылезал из комнаты. Впрочем, когда Маше надо было съездить на работу, она оставляла дверь в Балюнину комнату открытой и просила его заходить и поглядывать, все ли в порядке. Правда, в последние недели она практически не работала, Надюша выручила, взялась вести за нее большую книгу. Зато к вечеру квартира наполнялась звуками, дети носились по коридору, на кухне гремели кастрюли-сковородки, в ванной жужжала стиральная машина. Мамонтовы неизменно звали Машу поужинать с ними, иногда она соглашалась — ей была необходима какая-то живая жизнь после целого дня сидения около Балюни. Она и по телефону-то мало с кем говорила.
Все это Маша рассказывала Мите, поведала печальную историю Балюниной любви, чувствуя, что оттаивает впервые за последнее время:
— Понимаете, мне так стыдно… Но я жду ее ухода. Мне кажется, что не только из нее уходит жизнь, но и моя тоже по капле, по капле утекает. А время, с одной стороны, скоро полгода, как застыло, с другой — кажется, вечность прошла, что вот Балюню мы похороним, а я буду не на месяцы старее, а на годы. Я себя оправдываю, что и ей жизнь не в радость, но это так, отговорки. Я, когда выхожу на улицу, смотрю на людей и думаю: вот у них нормальная жизнь. А потом вдруг понимаю, что сейчас моя жизнь наполнена, а потом станет пустой…
Митя задумчиво размешивал сахар, Маша заметила, какие у него красивые руки, и вдруг удивилась, что вот этими руками он делает операции.
— Кстати, Митя, когда будет возможность, приду к вам зрение проверить. А то я тут взяла газету и даже заголовок без очков прочитала какой-то вурдалацкий — «Проблемы нежилых людей», «пожилых», как в очках выяснилось.
— Обязательно, Маша, приходите. Если я сам в больницу не угожу, чего-то сердце у меня пошаливает. Не дай Бог, на работе узнают — тут же от операционного стола отодвинут и пошлют в кабинет первичного осмотра указкой в таблицу тыкать. А без скальпеля я кто?
— Митя вы и без скальпеля, — Маша даже улыбнулась. — С сердцем-то не шутите, берите пример с Володи, он со своим инфарктом как носится, по-моему, редкий месяц у кардиолога не бывает.
— А у вас он бывает? — вдруг неожиданно резко и каким-то другим голосом спросил Митя.
Маша растерялась от неожиданной перемены тона и внезапно накатившей обиды: действительно, почему Володя ни разу не заехал и с такой легкостью, даже, может быть, облегчением принимает ее отговорки? Не нужна она ему такая, озабоченная, издерганная. И главное, почему она как-то и не вспоминает о нем, ответила: «Все так же» на дежурный звонок и вычеркнула из сознания. Господи, даже слезы подступили…