Граждане
Шрифт:
Однако Агнешка не задала ни единого вопроса. Она была неговорлива. И Моравецкий понемногу успокоился. Когда ему подали кофе, он поднял глаза и улыбнулся Агнешке с чувством, похожим на благодарность.
— Извините, я сегодня все не то говорю… У меня дома неблагополучно… И разговор с мальчиками немного потрепал мне нервы… Всё разом…
— Они хотели вам помочь, — сказала Агнешка. — Конечно, на свой лад. Ну, и от вас ждали поддержки.
— Очень уж они недоверчивы, — тихо сказал Моравецкий.
Агнешка покачала головой.
— Нет, просто им нужно, чтобы люди, которых они любят,
— А если и я обманут? — спросил вдруг Моравецкий.
Но, встретив огорченный и дружелюбный взгляд Агнешки, он поспешно опустил глаза.
— Я сейчас ни в чем не уверен, — бросил он жестко.
Несколько минут никто из них не нарушал натянутого молчания. Моравецкий думал: «И зачем я все это говорю?»
Агнешка сидела, подперев голову рукой и слегка наморщив брови.
— А во время оккупации вы встречались с Дзялынцем? — спросила она наконец, рассеянно помешивая давно остывший кофе.
— Но я же был в лагере, — с недоумением возразил Моравецкий, — а он всю войну оставался в Варшаве.
— Да, правда, ведь вы были в лагере.
Он посмотрел на часы: четверть четвертого. Полез в карман за деньгами.
— Собственно, мы так мало знаем о людях, — промолвила Агнешка словно про себя.
Моравецкий поднял брови.
— Отчего же? На то есть анкеты, — возразил он с добродушной насмешкой.
— Я не о том…
Когда они выходили, мужчина, сидевший за соседним столиком, поздоровался с Агнешкой за руку. Одеваясь в прихожей, у самой двери в зал, Моравецкий видел, как они разговаривают, стоя на лесенке, которая вела во второй зал. Знакомый Агнешки что-то объяснял ей, часто кивая головой, а ответы ее выслушивал внимательно, потирая пальцами подбородок. Это был человек средних лет, невысокий и плотный, с гладко выбритым одутловатым лицом.
— Это Лэнкот из «Народного голоса», секретарь редакции, — вернувшись, пояснила Агнешка Моравецкому. — Он заказал мне статью об общеобразовательных школах.
— Поздравляю, — отозвался Моравецкий рассеянно. — Значит, будет у нас свой польский Макаренко.
Агнешка засмеялась и стала объяснять, что ей, чтобы сводить концы с концами, приходится время от времени подрабатывать на стороне. Не умеет она жить расчетливо и всегда к концу месяца влезает в долги. Они дошли до остановки автобуса номер 100 («сотки»), где стояла длинная очередь. Моравецкий в первый раз подумал о том, что Агнешка круглый год носит эту самую кожаную куртку с коричневыми пуговицами. Зимою она приходила в школу озябшая, но веселая, и при виде ее румяных щек и заиндевевших волос он всегда словно заражался от нее бодростью и хорошим настроением.
— Ну, я на Жолибож, — сказала она, протягивая ему руку. — Не огорчайтесь, все обойдется.
Он задержал ее руку в своей. «Правда? — подумал он в волнении. — Все обойдется?» Вспомнил спокойный голос Марцелия в телефонной трубке… Да, да, все будет хорошо, не надо отчаиваться. Вокруг — большой город, полный людей. Здесь не может человек погибнуть в одиночестве, мы не одни. Вот сколько прохожих на этой площади!
Он спохватился, что слишком долго держит руку Агнешки, и покраснел от смущения. Она тоже сконфузилась и опустила глаза.
— А я — на Вейскую. За женой.
— Ну, до свиданья.
— Еще одно слово, — сказал он, глядя через плечо Агнешки на мостовую, которую переходили люди, — скажите мне, как решено поступить с Дзялынцем? Партийная организация согласится с мнением зетемповцев?
Агнешка покачала головой.
— Не знаю. Наши постановления выносятся коллективно. И мы пока выслушали только одну сторону.
— А разве объяснения Дзялынца будут приняты во внимание?
— Конечно. Многое зависит от того, как он поведет себя. Если своим поведением он подтвердит мнение учеников…
— Ну, а если нет?
— Трудно все заранее предугадать. — Агнешка нахмурилась, но, взглянув на его встревоженное лицо, добавила уже мягче:
— Поймите же, пан Ежи, Дзялынец дал нам не один повод к подозрениям… Конечно, нельзя допускать, чтобы зетемповцы диктовали свою волю педагогическому совету, но, с другой стороны, нельзя и терпеть, чтобы наши враги были воспитателями молодежи. Решение должно быть принято в духе…
— Так, так, — перебил ее Моравецкий. — Понимаю. До свиданья.
Он приподнял шляпу и быстро зашагал в сторону Вейской. Но, сделав несколько шагов, воротился к Агнешке и, остановившись на краю тротуара, у светофора, тихо спросил:
— А скажите, пожалуйста, вы сами что думаете о нем… о Дзялынце?
Агнешка пытливо посмотрела на него.
— Ах, боже мой, — ответила она не сразу и так же тихо. — Разве можно все знать о человеке?
— Это верно. Я и сам не все о себе знаю, — согласился Моравецкий, глядя ей в глаза.
— Ну, что касается вас… — Агнешка помедлила. — Может, я ошибаюсь, но… вы не похожи на обманщика.
Она отбросила со лба кудрявую прядь, как будто та мешала ей видеть.
— У вас что-нибудь случилось?
Моравецкий не отвечал. Она дотронулась до его руки и повторила, что все обойдется. Вспыхнул зеленый сигнал.
— До свиданья, — крикнула Агнешка уходя. — Кланяйтесь от меня жене.
— Спасибо, — отозвался Моравецкий, стоя со шляпой в руке.
С Вильчей улицы они свернули направо, в Аллеи. Под ногами хрустели сухие листья. Земля, газоны, пустые скамейки — все было покрыто ими. Мальчики шли молча, размахивая портфелями или закинув их за спину. Никому не хотелось говорить. Вейс шагал, задумавшись, держа руки в карманах и глядя на листья. По временам он останавливался, чтобы полюбоваться красивым видом. Было тепло, но часто поднимался резвый ветерок, трепавший рыжие вихры Збоинского. Малыш держался все время около Антека, а Свенцкий шел один впереди, равнодушно провожая глазами мчавшиеся мимо машины и, как всегда, не замечая окружающей природы. У ларька на Роздроже они выпили по кружке темного пива и пошли дальше, в сторону Багатели. Збоинский отогнал камнем приставшую к нему собаку. Кузьнар насвистывал сквозь зубы и, занятый своими мыслями, рассеянно оглядывал отдыхавших на скамейках людей. В этот час в Аллеях было уже довольно пусто. С глухим шумом катились по асфальту троллейбусы, и синие искры вспыхивали на скрещении проводов.