Граждане
Шрифт:
Они дошли до Бельведера и остановились, глядя на белое здание с колоннами, перед которым стояли два автомобиля. Вокруг царила тишина, светлые плиты, которыми был вымощен двор, блестели на солнце. Мальчики некоторое время глядели на застекленную дверь, словно желая убедиться, что тут все в порядке. Свенцкий втянул живот и наклонил вперед голову, приоткрыв от напряжения свой рыбий рот. Збоинский почтительно созерцал часовых у ворот. А Кузьнар перестал насвистывать и стоял среди них, обеими
— Ну пойдем, — шепнул Вейс за его спиной.
Они медленно отошли. Свенцкий толкнул Збоинского, который засмотрелся на начальника караула, к они зашагали дальше.
— Все вы просто дерьмо, — сказал Свенцкий через несколько минут, когда они уже сидели на скамье у входа в Лазенки. — Баобаб из вас веревки вьет. Если бы не я, вы в конце концов согласились бы с ним.
— Если бы не ты! — с возмущением передразнил его Збоинский, видимо приняв это замечание на свой счет. — Если бы не ты! Эх! — он сплюнул на гравий и отвернулся от Свенцкого.
— Во всяком случае, вы его ни в чем не убедили, — продолжал Свенцкий. — А про Вейса вообще говорить нечего. Ты вел себя, как слюнтяй.
Вейс сидел на краешке скамьи, зажав портфель между колен.
— Нет, — возразил он вполголоса. — Не в этом дело. — И через минуту добавил еще тише:
— Ему сегодня трудно было разговаривать.
— Почему? — удивился Збоинский и поднял рыжую голову, опять забеспокоившись, что чего-то не понял.
— Не знаю, — все так же шопотом ответил Вейс.
Свенцкий даже зашипел от злости:
— Так ты бы взял его за лучку и свел к доктолу. Может, пан доктол объяснит, что с ним.
— Не кривляйся! — сердито перебил его Збоинский. — Что ты сегодня ко всем придираешься?
Оба замолчали насупившись. Вейс с беспокойством смотрел из-под черных ресниц на Антека Кузьнара, но тот задумался о чем-то и не слушал их. Вейс опустил глаза.
— Дзялынец — человек нервный, — начал он неуверенным тоном. — Может, мы его…
У Свенцкого от гнева даже побелел нос.
— Гитлер тоже был нервный. И очень любил детей. Американские квакеры считают, что фашизм следует лечить психоанализом… А вообще все вы дерьмо!
Опять наступило тягостное молчание. Збоинский, хмурясь, смотрел на детскую колясочку, в которой ревел младенец в вязаной шапочке.
— Не понимаю я Моравецкого, — начал Кузьнар. — На чистоту ли он говорил с нами?
Он встал, походил взад и вперед, потом опять сел между Вейсом и Свенцким.
— Плохо мы еще знаем людей, — добавил он хмурясь. Поднял с земли камушек и стал вертеть его в пальцах.
— А ты еще недавно уверял, что Баобаб — славный старикан, — нерешительно заметил Збоинский.
— Да, — Антек кивнул головой. — Но это было до сегодняшнего разговора. Теперь ясно, что мы его вели не так, как надо. Видно, мы не знали Моравецкого. Ну, и ты, Стефан, нам немного напортил.
— Он лицемер, — сказал Свенцкий в нос. — И оттого он так меня раздражает.
— Ты придирался к каждому его слову. В конце концов, нужно же выработать какую-то тактику. А ты…
— Жирный боров! — крикнул Збоинский. — Слышишь, все из-за тебя!
— … А ты сразу отнесся к нему, как к врагу, — докончил Кузьнар.
— Ведь Стефан по ночам в постели изучает высшую математику, — с издевкой сказал Збоинский, пнув Свенцкого в ногу. — Что мы для него?
Свенцкий и глазом не моргнул. Сидел спокойно, с видом презрительно-равнодушным.
— Моравецкий нам не враг, — сказал Вейс тихо, поднимая упавший портфель.
— Юзек, — пробормотал Кузьнар, — ты уж слишком его любишь.
Все посмотрели на Вейса, а он еще больше пригорюнился и перестал вертеть портфель.
— И я тоже его люблю, — неожиданно прохрипел Збоинский. Он опять со свистом плюнул сквозь зубы и уныло повесил голову.
— Да, правда, — согласился Кузьнар. — Мы все его любим, несмотря ни на что.
Свенцкий опять яростно засопел.
— Мне тут, я вижу, делать нечего, — объявил он, покраснев как рак. — Можете распускать слюни без меня. Я ухожу. Хочу вам дать только один совет: читайте «Краткий курс» и «Вопросы ленинизма».
Он дергался, как карп на кухонном столе, но все еще не вставал со скамьи. Никто не обращал на него внимания.
— Помните, — говорил Збоинский задумчиво, — как Тыборович в прошлом году ляпнул на уроке, что в польском «национал-радикальном» движении перед войной были здоровые зачатки? Баобаб прямо-таки взбесился…
— И выгнал его из класса, — подхватил Вейс.
— Я думал, его удар хватит, такой он был красный!
— Да, Моравецкий вел себя тогда замечательно, — сказал Кузьнар.
Некоторое время все сидели молча, глядя на листья, которые шевелил ветер.
— А история с Витеком Лучинским, — начал Вейс. — Помните?
— Нет, расскажи, я не помню, — заинтересовался Збоинский.
— Не помнишь потому, что это было два года назад и ты тогда еще учился в школе на Жолибоже, — пояснил Кузьнар. — Старый Лучинский умер, и Витеку не на что было жить. Моравецкий целый год содержал его, отдавал ему часть своего жалованья.
Збоинский от восторга даже причмокнул.
— И весь год никто об этом не знал, понимаешь? — добавил Антек.
Свенцкий, который все время делал вид, что не слушает, сказал вдруг голосом чревовещателя: