Граждане
Шрифт:
«Мы натолкнулись на ряд объективных трудностей, — мысленно повторял Павел слова инженера. — И теперь компания бузотеров использует это как оружие против нас».
Бальцеж… Невысокий, коренастый, невзрачный. Это он говорил на собрании резче всех, прерывающимся от волнения голосом. А потом другие ораторы его здорово ругали. «Вероятно, поделом», — успокаивал себя Павел. Его не переставала грызть мысль о заметке, написанной им в прошлом месяце, и об упреках Виктора Зброжека.
Десять дней назад неожиданно всплыл опять этот давно отложенный вопрос: газета «Жице Варшавы» в статье под заголовком «Легкомысленный энтузиазм» упрекнула Павла за его репортаж о машиностроительном заводе «Искра». «Факты не подтверждают восторженных отзывов
Номер газеты «Жице Варшавы» с этой статьей Павел, придя в редакцию, нашел на своем столе. Кто-то, видимо, постарался о том, чтобы Павел не пропустил самого главного: заголовок статьи был обведен красным карандашом. В первый раз Павел при виде своей фамилии в газете испытал противное чувство стыда. Но он сразу же подобрался, готовясь защищаться.
— Мы еще увидим, кто прав! — бормотал он, сочиняя короткую записку Лэнкоту, которого не было в редакции.
Через два часа пассажирский поезд уже мчал Павла Чижа на завод «Искра». И с каждым километром Павел все упрямее верил в свою правоту.
Оркестр заиграл вальс, со всех сторон публика хлынула на середину зала. Убавили свет, и саксофонист запел в микрофон.
«Скажу ей сейчас», — решил Павел. Он посмотрел на Агнешку, и в нем проснулось то чувство, которое он столько раз испытывал в ее присутствии: внезапная тоска по ней, хотя она была тут, рядом. Это всегда делало его беспомощным. Можно вслух сказать о своей ненависти или о любви, но как скажешь об этой странной тоске? И те несколько простых слов, которые надо было сказать Агнешке, замирали у него на губах. Он боялся, что Агнешка взглянет гневно и удивленно, как тогда, в магазине на Хмельной, когда он вздумал подарить ей пудреницу.
Он искал фраз, которые час тому назад слышались ему в однозвучном лязге буферов. Но у него только хватило духу шепнуть: — Какая ты сегодня красивая.
Агнешка, казалось, пропустила его комплимент мимо ушей. Она сидела, выпрямившись, немного чопорная в своем черном платье с белым воротником, которое очень нравилось Павлу. Щеки ее порозовели, и она блестящими глазами наблюдала за танцующими. Павел выпил рюмку вишневки, ему стало жарко. «Приглашу ее на вальс», — подумал он и дал себе слово, что все скажет ей во время танца. Он наклонился к Агнешке. Но в ту же минуту в душе его родилась уверенность, что никогда он ей ничего не скажет.
— В школе у тебя, верно, работы по горло? — спросил он тихо.
Агнешка слегка повела плечами, словно недоумевая:
— Не больше чем всегда.
— Молодчина ты!
Она вместо ответа подняла брови, как бы говоря: «Попробуй-ка не быть молодчиной».
Вальс уже перестали танцевать, и саксофонист в третий раз затянул припев. Еще больше померкли огни, и в полусвете искрились зеркала.
В глубине, у бара, на высоких табуретах сидели мужчины и дамы, их смех по временам заглушал даже звуки оркестра. «Трус!» — ругал себя Павел. Опять застучали в голове колеса поезда, и голос саксофона казался тошнотворным, приторно-слащавым. Павлу мерещилось, что под ним все еще вертятся железные колеса, что он едет и едет, а вместе с ним движется куда-то зал заводского клуба, где душно и темно от табачного дыма, и сейчас раздадутся выкрики Бальцежа, который громит дирекцию.
Он выпил еще рюмку и, заметив беспокойство Агнешки, с улыбкой заверил ее, что голова у него крепкая, и он не раз пил гораздо больше. Однако лица, огни, портьеры и столики закружились у него перед глазами.
— Люблю выпить с дороги. — Он рассмеялся слишком громко. — Нынче каждый журналист — почти Амундсен. Мы открываем неизвестные материки.
Он с завистью наблюдал за каким-то толстяком, который, танцуя, прижимал
«Если еще раз заиграют, я приглашу ее танцевать и скажу все!» — давал себе клятву Павел. Уйти отсюда, не сделав того, что решил, покинуть этот зал в толпе усталых, выдохшихся людей, так и не отважившись на откровенное признание? Нет, это значило бы показать не только вялость чувств, но и слабость воли! Он ни за что не простил бы себе этого! И он с нетерпением ждал, когда оркестр перестанет греметь, и старался сохранить спокойствие, подбодряя себя разными доводами, почерпнутыми из прошлого, — например мыслью об отце, который в тот самый день, когда посватался, решился сказать своей избраннице всю правду о себе, потому что просил ее руки не на время, а на всю жизнь.
Однако, несмотря на хлопки публики, саксофонист не давал знака оркестру.
— Небольшой перерыв, господа, — объявил он в микрофон. Музыканты отложили инструменты, ярче вспыхнули огни, паркет опустел. «Не будут больше играть», — удрученно сказал себе Павел. Ему вдруг стало совестно перед Агнешкой: не для того же он привел ее сюда, чтобы сидеть весь вечер и молчать. Лучше было остаться дома, они чувствовали бы себя непринужденно, и было бы легче завести разговор. Но когда он пришел к Агнешке, ему подумалось, что только где-нибудь в людном и шумном месте, за рюмкой вина и под звуки музыки он сможет сказать ей всю правду. Отец его объяснился с матерью на чьей-то свадьбе, в то время, когда играл ей на гитаре.
Спохватившись, что он слишком долго молчит, Павел сказал, что вальс был очень мелодичный и слушать такую музыку — одно удовольствие. Агнешка сразу с ним согласилась:
— Да, правда, очень хороший вальс.
— Ты не устала?
— Ничуть. Здесь занятно. Столько народу… И всем весело. Приятно смотреть на них.
Опять замолчали. Павел смотрел на волосы Агнешки, подхваченные сегодня бархоткой. Он украдкой любовался красивыми линиями ее лба и бровей, стройной шеей, строгим и вместе нежным рисунком губ. «Ну вот, исполнилось твое желание: прекрасный вечер вдвоем в дансинге», — издевался он над собой. Вся жизнь — какая-то неразбериха. Встретил девушку — и не смеет признаться ей в любви. Написал хвалебный репортаж о заводе — а завод не выполнил плана. «В этом виновата группа вредителей, — мысленно оправдывал он себя. — Трудно было тогда это предугадать». Опять зазвучал в памяти настойчивый и гневный голос Бальцежа. Бузотер или заведомый вредитель? «Лишаи, плесень», как говорит Лэнкот. Опять Лэнкот, наверное, не позволит назвать в репортаже имена. Скажет: «Лишаи следует прикрывать».
«Завтра же обо всем этом напишу, — решил Павел, борясь с душевным смятением. — Но где напишешь о том, что она тебя не любит?»
Его терзало сознание бесполезности всех этих докучливых мыслей. Он уже начинал привыкать к тому, что оба они с Агнешкой при встречах молчат о главном. Нет, сегодня вечером он ей ничего не скажет. В зале, в густых облаках табачного дыма, сверкали глаза, хрусталь, никелевые барьеры лож. За соседним столиком кто-то разлил на скатерть вино. Липкие розовые пятна, размазанный пепел, потные лица… Павлу стало жаль и Агнешки и себя. Зачем он ее сюда привел? Он наполнил рюмки, взял свою и посмотрел на Агнешку.