Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
— Вполне.
Это слово, произнесенное резко и четко, словно повисло над головой Мизины. Его сбивала с толку еле заметная усмешка Бартоша. Насмехается? Само-то лицо неподвижно, но усмешка была, то ли где-то под кожей, спрятанная в морщинах, то ли в усталых глазах.
— Тогда что же? — хрипло спросил Мизина. — Значит, недоверие!
Бартош слегка пожал плечами и промолчал, затягиваясь сигаретой. Кажется, чуть качнул головой?
Тишина залегла между ними. За широким окном теряло силы сентябрьское солнышко.
— Да
— Не знаю… не понимаю, зачем партии без нужды наживать врагов, — с горечью пробормотал он и отвел глаза, показав Бартошу свой благородный профиль.
— То есть вас? — невозмутимо уточнил Бартош, и Мизина подметил опасные нотки в его тоне. Поспешил дать отбой — улыбнулся, покачал головой.
— Конечно, я не о себе, — голос его осел. — Меня-то, дорогой товарищ… как бы это сказать… выбросили за борт. На свалку. Ладно, ничего. Я уже почти старик. Еще в Первой республике привык к унижениям, к непризнанию… Тогда капиталисты, теперь… Я выказал добрую волю, вступил в партию, хотел работать. Что ж — видно, не гожусь. — Он театрально развел руками и встал, будто одолеваемый глубоким волнением. Зашагал по комнате, сунул руки в карманы.
— Вас никто в партию не приглашал.
— Как это не приглашал? А бланк заявления? Мне его прислали…
— Ошиблись. Эти заявления предназначались не для каждого.
— Обижаешь?
— Ничуть. Просто констатирую: бланки должны были разослать лишь… некоторым.
— Ладно! — Мизина остановил его взволнованным жестом и тотчас перешел к укорам. — Мое прошлое ничем не запятнано, понял? Мизину никто ни в чем не может упрекнуть хотя бы вот настолько! Хотел бы я знать, сколько проходимцев вы приняли в партию…
— А мы их и выкинем — со временем. Всех до единого. Не удержатся!
— Как бы они вас не выкинули… но оставим это. Просто, — Мизина снова развел руками, — я кое-кому не нравлюсь… Вот и расправились. А у меня, бог свидетель, были добрые намерения. Помочь республике… партии… работать…
— А вам никто и не мешает. Работайте на здоровье.
Тут уж Мизина перестал владеть собой.
— Работайте! Работайте! — закричал он дрожащим голосом, и лицо его потемнело от негодования. — Убили вы меня! Унизили! Понимаешь ты это? Двадцать пять лет ждал! Трудился как вол! И что? А ничего! Вот она, награда! Без нужды врагов наживаете… Страшных врагов! Попомнишь ты еще мои слова! С огнем играете! Подкапываетесь… но когда-нибудь все это вам же на голову рухнет!
Он резко провел рукой сверху вниз, обозначая, каким глубоким будет их падение, сказался актер-любитель.
— Вы нам угрожаете?
— Нет — предостерегаю!
— От кого? От себя?
— Нет. Я уже старый человек.
— Вас много.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказал. Никому не спрятаться за партбилет!
— Хорошо, — ошеломленный таким оборотом Мизина перевел дух. — Но что вы будете делать с врагами-то?
Бартош перегнулся вперед:
— С настоящими — будем бороться. И разобьем их. Это уж можете нам поверить. А всяких скользких насекомых, ядовитых пауков, весь этот трусливый, подлый сброд — раздавим!
Бартош даже задохнулся, на лбу его прорезались морщины. Ударив обеими руками по подлокотникам, встал, словно оттолкнулся от кресла.
От двери еще обернулся:
— Вы нас предостерегли — спасибо; хочу отплатить вам за труд. Я предостерегаю вас! Поняли мы друг друга?
Дверь за ним захлопнулась со звоном.
Он подошел к Марии, которая слышала весь разговор и теперь, бледная, стояла перед зеркалом, надевая синий берет. Бартош взял ее под руку:
— Пошли, девочка, — надо мне вдохнуть свежего воздуха.
Они вышли из стихшего здания, за углом молча взялись под руки и зашагали вперед. Бартош повел ее улицами Нового Места к Влтаве. Слушал ее рассказ о забавах Машеньки, успокоенно улыбался и молчал, поглядывая на прохожих. Пришли на Кампу, остановились у невысокой каменной ограды над самой плотиной, под старым, уже покрывающимся осенним золотом каштаном, что клонил свои ветви над водой. В последнее время они полюбили это место. Здесь было тихо, грохот города долетал издали, словно поглощаемый гулом плотины, белевшей от пены поперек темной реки в спускающихся сумерках. На том берегу разом вспыхнули огни набережной, дрожащие пальцы отсветов легли на гладь реки.
— Хотел я тебя попросить, Мария, — тихо проговорил Бартош. — Есть у меня старенькая мама, я тебе о ней рассказывал. Живет она в деревне, у Лабы-реки. Все откладывал, но теперь решил: послезавтра съезжу к ней. Что-то взгрустнулось мне. Да, старая она уже, и мне немножко тревожно за нее.
Мария поддержала его намерение, хотя и не догадывалась, зачем он ей об этом говорит.
— Так вот хочу тебя попросить: поедем вместе! Стоят такие чудесные дни, тебе у нас понравится, пражанка! Поедем!
Она помолчала, глядя на реку, — обдумывала предложение. Потом подняла к нему серые свои глаза и кивнула.
Возвращаясь в свой дом на Виноградах окольным путем, через Ригровы сады, Мизина встретил Ворваня, — бывшего «Кашалота», — которого не видел уже давно. Он издали узнал этого ощипанного, дряхлеющего орла, хотел уклониться от встречи, но Ворвань тоже заметил Мизину и двинулся к нему. Только тебя мне не хватало! — подумал дядюшка. Будешь отравлять мне настроение своим хныканьем! У меня и своих бед довольно!