Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Когда рядом с ним сел Франтишек Брих, отличавшийся незаметностью скромного мальчика из так называемой «малоимущей семьи», Ондржей взглянул на него безо всякого интереса.
— Привет, гражданин, — буркнул он вполголоса. — Меня зовут Раж. Судьба нас свела здесь; надеюсь, мы оба это переживем.
Они просидели вместе три года, до окончания гимназии, и дружба их все крепла. Возникла она на чисто утилитарных началах: Ондра[2] списывал у прилежного Бриха классные сочинения и за это щедро делился с ним своими завтраками. А что это были за завтраки! Золотистая жареная гусиная ножка, благоуханные ломтики ветчины или кусок шоколадного торта, немного примятого среди книг в ранце Ондржея. Франтишек в то время вечно недоедал и был так
Плетясь в гимназию, Франтишек слыхал, бывало, как в желудке у него булькает водянистый ячменный кофе, и думал: чем-то угостит сегодня Ондра. Франтишек ценил великодушие товарища, который умел «не заметить», как он исподтишка совал пару сосисок в свой портфель, чтобы отнести их матери.
Позже они еще больше сблизились. В семнадцать лет Ондржей выглядел уже зрелым юношей с правильными чертами смуглого лица, опаленного горным солнцем, и с черными как смоль волосами. Едва ли была у них в гимназии хоть одна девушка, которая украдкой не поглядывала бы на Ража с явным интересом. Ондра заботился о своей внешности, на его брюках всегда была безупречная складка; в темной школьной уборной, пахнущей нафталином, он на глазах у товарищей курил дорогие сигаретки, пренебрегая глупыми школьными запретами. На него было приятно посмотреть, когда он, стройный и элегантный, проходил по улице, помахивая ракеткой.
Франтишек по сравнению с ним выглядел совсем невзрачно; зная это, он не мог избавиться от стыда за свой поношенный, доставшийся от покойного отца пиджачок, кое-как залатанные брюки и стоптанные башмаки, просившие каши. Рядом с рослым, статным товарищем он казался заморышем — кожа да кости. Жалкий костюм болтался на нем, как на пугале. Бледной тоненькой былинкой был тогда Франтишек Брих — незаметный и чуточку мрачный юноша с журавлиными ногами и немного прыщавым лицом. Ну, как сохранить мужскую гордость в эти сирые годы, заполненные зубрежкой, беготней по урокам и тоской по лучшему уделу? Где же справедливость? Уму непостижимо!
— Погоди, выйдешь в люди, Франтишек, — мечтательно говорила мать, стоя у корыта и вытирая о передник опухшие руки. Она несколько наивно представляла себе, как сын ее выучится и станет богатым и уважаемым человеком с нежными, мягкими руками. Ради этой мечты она не жалела собственных рук и больного сердца. Сам Франтишек более сложно представлял свое будущее, но что ему пока оставалось? Только стиснуть зубы и грезить о прекрасном будущем. Мечты — бесплатное удовольствие, им не мешает ни нужда, ни слабый свет желтоватой лампочки над кухонным столом, где Франтишек начинял себя знаниями, ни едкий, никогда не ослабевающий запах стирки, которым была отмечена его юность. И, склонившись над учебником латыни, кутаясь в ветхое одеяло, он продолжал зубрить. Выйти в люди! Сколько сотен страниц надо еще одолеть для этого! Сколько холодных вечеров провести над книгами, сколько противных уроков дать нерадивым сынкам богачей, сколько тонн грязного белья придется перестирать маме!
Трудно объяснить, почему сдружились две такие различные натуры, как Раж и Брих. Франтишек ощущал все тернии этой дружбы; ему было ясно: на жизненном пути Ондржей идет впереди, и ему, Франтишку, можно нагнать товарища, только овладев духовными ценностями, но они не покупаются за деньги, а даются упорным трудом и отречением от радостей жизни, которые неизбежно приходится отложить до более поздних времен. Очевидно, от сознания этого различия судеб между друзьями вечно возникали нелады. Они часто «схватывались», и эта постоянная борьба, нередко переходившая в бурные ссоры, видимо, и была основой их странной и неустойчивой дружбы.
— Ты чванливый сноб! — корил своего товарища нахохлившийся Брих. — У меня нет толстосума папаши, как у тебя! Я не стыжусь того, что моя мать прачка. Можешь насмехаться надо мной, мне наплевать!
— То, что твоя
— А ты спесивый болван, — кипятился Франтишек.
Ондру забавлял его гнев.
— Наддай, наддай, Брих! Ты шипишь, приятель, как разозленный кот!.. Ну, бросим это, хватит, надоело! Знаешь что, поедем-ка в субботу поплавать в Пиковице. Свои медяки ты оставь при себе, плачу я. Никаких отговорок, братец мой, мы же с тобой свои люди.
Сближала их и любовь к бесцельному хождению по берегу Влтавы. Шагая по каменистому берегу, Ондра бренчал на гитаре и орал во все горло какую-нибудь модную песенку, а Франтишек пытался насвистывать на окарине[3]. Наставали короткие дни примирения и неомраченной дружбы. Но зачастую и во время этих вылазок вспыхивали ссоры. Прохожие оборачивались на бранившихся парней.
— Иди один, я останусь здесь. Хватит с меня твоих разговоров!
Не раз после ссоры они возвращались в город порознь: Ондра поездом, в вагоне второго класса, Франтишек гордо шагал пешком; безмолвная окарина покоилась в его кармане, к горлу комком подступали упрямые слезы. «Ничтожество», — бормотал он, исполненный решимости раз и навсегда порвать с Ондрой. Но вскоре все повторялось сначала.
Однажды, когда раздавали полугодовые отметки, Брих с ликующим сердцем вернулся за свою парту. Он считал это победой над Ондрой, но тот быстро охладил его.
— Я тебе нисколько не завидую, — подлил Ондра ложку дегтя в радость Франтишка, — зубришь по ночам, желтый, как лимон. То-то маменька порадуется, а?
— Конечно, порадуется. Мне не нужно, как тебе, платить для того, чтобы получить хорошие отметки.
— Болтай что хочешь, — махнул рукой Ондржей и засмеялся.
Не получалось у них искренней дружбы, но не было и поводов для решительного и полного разрыва. Они ссорились и мирились изо дня в день, из месяца в месяц, не задумываясь над своей странной дружбой. Возможно, Ондра нуждался в наперснике, с которым можно было бы делиться своими любовными похождениями; описывая их, Раж всегда чуточку преувеличивал, зная, что смущает этими рассказами стыдливого и целомудренного товарища. Он любил похвастать и наслаждался тем, что Брих втайне завидует и восхищается.
Отец Ондржея — заправский жижковский богач — владел несколькими доходными домами, заселенными от подвала до чердака беднотой. Кроме того, ему принадлежал импозантный угловой дом на главной улице, а также большой магазин металлических товаров в центре города; там можно было купить все — от лезвия для бритья до дисковой пилы для лесопилки. С утра, как только поднимались железные шторы магазина, и до сумерек там, под всевидящим оком хозяина, суетились у прилавков запыхавшиеся продавцы. А хозяин, широко расставляя ноги, шагал по скрипучему паркету, — внушительная фигура! Под треск и звон автоматической кассы он приветствовал покупателей гомерическим смехом, звучавшим так, словно лопнуло паровое отопление. Старший Раж походил на старого добродушного сенбернара, греющегося на солнышке, — толстый, но в то же время подвижный и подчеркнуто бодрый. Полосатые брюки сами держались на его круглом брюшке.
И болтлив же он был!
— Каких-нибудь тридцать лет назад, — рассказывал он Франтишку, который скромно поедал за его столом обильный ужин, — меня никто не отличил бы от любого другого мальчишки с кирпичного завода. Я и не стыжусь этого! Так-то, гимназист! Сопли под носом, босые ноги и задница в дерюжке — вот как я выглядел, га-га-га! Я сам выбился в люди, никто меня не тащил. Вот как бывает на этом свете!
Он охотно давал советы, как разбогатеть, хотя его быстрое обогащение было делом случая. Главную роль в этом сыграла спекуляция в годы мировой войны, инфляция в побежденной Германии, а также кресло члена муниципалитета. Посадила его в это кресло политическая партия, интересы которой защищал этот преуспевающий предприниматель, отличавшийся здоровым аппетитом хищника.