Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
— Спасовала ты, товарищ Иржина. Как ты жалка!
Уткнувшись лицом в подушку, она дала волю слезам. В них расплылся образ любимого энергичного лица, остался только протяжный гул в голове.
2
На следующее утро сотрудников контокоррентного отдела ждала новая неожиданность. Впрочем, была ли это неожиданность? Люди жили в атмосфере напряженного ожидания и панических слухов, которые, как рой взбудораженных пчел, носились по зданию компании. Жжж! Вы слышали? Слышали?
— Вот оно, господа! — вздрогнув, прошептал бухгалтер Штетка, надевая сатиновые нарукавники, и уставился покрасневшими, усталыми глазами на свой письменный стол. В Штетке боролись испуг и чувство облегчения: он боялся упустить что-нибудь, быть обойденным.
Что же теперь?
Главач спокойно сидел за столом и внимательно читал гектографированную листовку, к которой была приложена анкета для
— В чем дело, пан бухгалтер? — отозвался он. — Можно подумать, что это такой уж сюрприз. Самое обыкновенное приглашение, очень вежливо. Кто хочет — вступай, кто не хочет, не суйся. Написано черным по белому. Я не волнуюсь.
— Вам и не с чего, пан Главач! — Штетка покачал головой, оглянулся на дверь и понизил голос. — Вы холостой человек, вам не надо кормить семью. А мне как быть? В столовке я слышал… кто не подпишет, того уволят…
— Чепуха! Вы приглядитесь, кто это говорит, тогда вам…
— А если все-таки! Нет дыма без огня. Уволят, как реакционера. Немедленно… Говорят, уже были такие случаи…
— Да вы прочтите как следует! — махнул рукой Главач. — Хотел бы я знать, кто меня заставит вступить! Я еще подумаю. Это мое дело! Терпеть не могу паники и трепа, обо всем этом слишком много болтают. Я не собираюсь из-за этого ломать голову и расстраиваться. Как вы на это смотрите, пан Брих?
Брих, не оборачиваясь, пожал плечами.
— Так же, как и вы. Это личное дело каждого, — сказал он, размечая счета цветным карандашом. Листовку с анкетой он, войдя, отодвинул на край стола с таким видом, что, мол, считает ее не более важной, чем любое другое письмо.
— Видите, пан бухгалтер, — удовлетворенно сказал Главач, — и наш доктор говорит то же самое. Каждый человек своему счастью кузнец.
Но все это не очень-то утешало Штетку, плоскогрудого чиновника с лицом, похожим на промокашку. Им-то легко говорить, они одинокие, им бы только себя прокормить. Штетка никак не мог сосредоточиться сегодня. Дрожащими пальцами он то перебирал счета в жестяной коробке, то вытаскивал учетные карточки, но не мог разобрать ни одной цифры. Анкета, лежавшая на забрызганном чернилами столе, все время лезла ему в глаза. Штетке казалось, что она вырастает до гигантских размеров. Ффу! Бухгалтер отер пестрым платком лоб и уставился на семейные фотоснимки, стоявшие у него на столе. Он любил иногда поглядеть на свой выводок, смысл и цель своего скромного существования. Вот Ладичек, он уже ходит в пятый класс, вот Маринка, малокровная, нежная девчушка с льняными волосами, мягкими, как цыплячий пух. Вот маленький Иржичек, его позднее дитятко, баловень с трогательной соской во рту, в рубашонке и пеленках. Сыночек! А это Анежка, его любимая жена. Штетка вспомнил, как она каждое утро с любовной заботливостью готовит ему завтрак — два куска хлеба, смазанных тончайшим слоем гусиного сала (впрочем, сало бывает редко) или маргарином с абрикосовым джемом собственного изготовления, как любовно без конца латает ветхую одежонку всей семьи. «Моя Анежка — волшебница, она лучший бухгалтер в мире», — не раз говорил он. Как умело она выкручивается на скудное жалованье, которое он по первым числам выкладывает ей на покрытый старенькой клеенкой стол! У нее хватает даже на семена для канарейки; звонкий голосок этой певучей бестии так приятно разносится по чистенькой квартирке. Что сталось бы со всеми ними, если бы… Нет, лучше и не думать! Подписать, и готово! Он уже все обсудил вчера с женой, целую ночь они шептались в кровати. И зачем только свалилась на нас такая проблема! На старости-то лет! Всю жизнь Штетка сторонился политики, плохое это дело для маленького, нечестолюбивого человека, который хочет жить лишь ради семьи. А теперь вот пожалуйте! Нет, он не вправе рисковать!.. Бриху и Главачу легко говорить. А что, если все-таки?.. Говорят, правда, что нынешний режим долго не выдержит, что все опять переменится. Что же будет тогда? «А зачем ты, Штетка, пошел к коммунистам?» — спросят его. Что ответить, а? Распроклятая политика! «Люди добрые, — скажет он, — нельзя было не вступить! Я же многосемейный!..» Но кто знает, будут ли еще такие перемены. Надо думать о завтрашнем дне, а не о послезавтрашнем! Да!
В отделе стоит гнетущая тишина, Штетке не по себе. Все работают, как будто ничего не случилось, каждый думает о своем. И добродушный старик Штетка решает, что надо развлечь сослуживцев, рассеять их озабоченность каким-нибудь забавным рассказом.
— В прежние-то времена тоже жилось несладко, — нарушает он общее молчание. — Всегда нелегко было заработать на хлеб насущный. Вот теперь, например, у нас есть арифмометры и пишущие машинки. Великое дело! Стук, стук, и письмишко готово! Как конфетка, какой у тебя ни будь почерк, хоть бы ты царапал, как курица лапой. А когда я поступал в бухгалтерию к Тайницу, было куда хуже. Старик любил красивый почерк, от бухгалтера требовал каллиграфии. Напишешь цифру не так — и пропал. Устроили мне там у него испытание, все обошлось хорошо, ни в чем я не сплоховал, но старый Тайниц вызывает меня и говорит: «Всем
Трагикомическая история не нашла отклика, только смешливая Врзалова хихикнула. В комнате воцарилась тишина, сотрудники сидели, как под стеклянным колпаком, склонив головы над бумагами, и каждый думал: вступать или не вступать?
В обеденный перерыв Штетка отправился на рекогносцировку по другим бухгалтериям и выяснил, что настроение всюду примерно одинаковое. Некоторые без долгих размышлений и с охотой подавали заявления: последние события побудили этих людей делом выразить свои взгляды. Партия звала их, и они шли. Были и такие, что вступали в партию по самым разным побуждениям, из корыстных целей, под влиянием слухов и страхов. Все поспешно несли анкеты в бухгалтерию отдела капиталовложений, лысоватому и рябоватому бухгалтеру Мареде, заменявшему Бартоша, который лежал в больнице. Вручение анкеты не обходилось без разговора, Мареда терпеливо выслушивал каждого. Он вызывал у людей доверие, которое развязывало языки.
— Вот она, товарищ Мареда. Я счастлив, что могу…
Или:
— Я уже давно собирался вступить, но все как-то не было времени… да и семейные неурядицы… Я всегда шел в ногу с трудовым народом…
— Я перед войной ходил без работы…
— Мой отец был деревенским сапожником…
— Мой… — мелким торговцем…
— …кочегаром на паровозе…
— Я еще до войны прочитал «Капитал» Маркса…
— Я был в русском плену…
И так далее.
Многие ограничивались просто дружеским взглядом, и в глазах этих людей Мареда видел честные намерения. Он крепко жал им руку и тоже молчал. Во время обеда ему под дверь подсунули анкету, на которой печатными буквами было написано: «Будьте вы прокляты, не сносить вам головы! Будете болтаться в петле, чего вам от души желаем — друг демократии». Мареда коротко засмеялся, смял бумажку и бросил ее в корзину. «Дурак!» — подумал он даже без волнения. Остальные анкеты он разложил по папкам, готовя их к заседанию парткома; весь день у него не было ни минуты свободной.
В отделах шли упорные разговоры и споры, по большей части шепотком, чуть ли не на ухо, с оглядкой, не идет ли кто из них. Возникали бог весть откуда фантастические слухи, вздувались и опять опадали, как проткнутый рыбий пузырь; на смену им приходили другие, свежие. Штетке казалось, что он перышко, гонимое ветрами этих слухов. О господи боже! До чего же он несчастен, сбит с толку, беспомощен! Никогда человек не занимался политикой, и вот извольте… Что делать?
— Я вам говорю, — услышал он в одном из отделов, — дали ему эту анкету: заполняй и подпиши, а не то сматывай удочки. Факт, бесспорный факт, мой деверь слышал собственными ушами. А вы говорите — добровольно…
— Не верю. Какой смысл из-за этого увольнять людей?
— Попробуйте сами не подписать, тогда узнаете.
— А я подпишу. Я не реакционер, живу скромно и считаю, что при старом режиме было много безобразий. Этого нельзя отрицать, господа.
Штетка прибежал к своему столу и тяжело вздохнул; его растерянность не уменьшилась. Что поделаешь! Он обмакнул перо, снял с него волосок и стал тщательно заполнять анкету, отирая лоб пестрым платком. Перо жалобно скрипело. От этой усердной работы его отвлек сдавленный стон, раздавшийся у стола Марии Ландовой. Вцепившись тонкими пальцами в волосы, Ландова судорожно всхлипывала над своей машинкой.
— Пусть меня уволят! Пусть меня выгонят, но я не вступлю… Я не могу! — восклицала она срывающимся голосом. — Я не хочу! Пусть… Мне все равно!
Слезы ручьями текли по ее исказившемуся лицу. Испуганные сослуживцы окружили ее. Но утешения не помогали: Ландова, правда, не произносила больше ни слова, но ее худые плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий.
— Что случилось? — спросил в дверях чей-то голос. Все обернулись как по команде. Надо же, чтобы именно сейчас принесло Мареду выяснить какую-то неточность в счетах. Оторопевший Штетка попытался спасти положение и плел что-то с пятого через десятое: «Барышне… м-м-м… стало дурно… м-м-м… она еще с утра…»