Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Опять голос по радио! Отвлекает, мешает работать! Брих бросает карандаш на стол и, тщетно стараясь разобрать слова, недовольно встает. Какое мне, собственно, до всего этого дело? Зря я трачу драгоценное время!
Подойдя к окну, он увидел на углу Ондру. В зимнем пальто Ондра осторожно шагает по заснеженному тротуару. Почему же он пешком? Обычно он является в черном БМВ, привлекающем внимание всех жижковских мальчишек, они собираются около черной блестящей машины и молча созерцают ее, засунув руки в карманы и обмениваясь взглядами знатоков.
Ондра вошел, не постучав, внес с собой
— У-у, тут у тебя холодно, дружище юрист!
Не снимая пальто, он развалился в просиженном кресле — значит, забежал только на минутку, — предложил Бриху дорогую английскую сигарету и закурил сам.
— Ну, как? — осведомился Брих после минутного молчания.
— Как? — чуть усмехнувшись, повторил Раж. — Хорошо ли изволили почивать, уважаемый юрист? В городе все вверх тормашками, а он сидит и зубрит. «Я — что! Меня это не касается», не так ли?
— Ты о чем, что министры подали в отставку?
— Вот именно. Вчера наши ушли из правительства. Я говорил с Зуной и думаю, что решающий момент близок.
Брих махнул рукой.
— Покричат, тем и кончится. Очевидно, возрождаются довоенные политические нравы.
— Погоди, не говори глупостей, — прервал его Раж; было заметно, что он не выспался. — Они готовят какой-то спектакль на Староместской. Видно, решили идти напролом. — Он взял со стола учебник и перелистал его, размышляя о чем-то своем. — Не думаю, чтобы наши были такими баранами и попались на эту удочку, — продолжал Раж вслух. — Мы хозяева положения и действуем обдуманно.
— Ты слышал радио?
— Оно против нас, черт его дери.
Настойчивый детский плач у соседей врезался в утреннюю тишину. Раж встал, поглядел в окно на разгулявшуюся метель и потер руки.
— Изрядный мороз! Эта стужа для нас как по заказу, они там отморозят себе морды. Февраль не время для революций, об этом вы забыли, господа. В цивилизованных странах политика не делается на улице. Они заставят своих людей померзнуть на мостовой, а решится все в конце концов возле батарей центрального отопления. Наш народ не таков, и кучка фанатиков…
— Хочешь чаю?
— Не беспокойся. Пойдем-ка лучше поглядим, что творится. Кстати, мне нужно позвонить Ирене, я сегодня не ночевал дома. Почему ты не показываешься у нас? Мы не виделись с того дня, как ты получил диплом. Только не уверяй, что вечные занятия мешают тебе даже снять телефонную трубку…
«Что ему рассказывать? — подумал Брих и промолчал. — Мне просто не хотелось звонить. Покой для работы — это все, что мне нужно».
Он молча оделся, и они вышли из комнаты. В полутемной передней, общей с соседом Патерой, Брих увидел бледную рожицу трехлетней Анички. Девочка уставилась на него синими глазами и улыбнулась; они были друзьями.
— Папы нету дома, — сказала она тоненьким голоском и, привстав на цыпочки, потянулась к дверной ручке. Брих погладил ее косички, болтавшиеся на худеньких плечиках, помог ей открыть дверь и заглянул к соседям.
Вон он, этот крикун, что по утрам не дает ему спать… На постели лежала женщина, ее угольно-черные волосы разметались по подушке. Она приветливо взглянула на появившегося в дверях соседа.
— Не нужно ли вам чего, пани Патерова? — спросил Брих, и ему показалось, что его голос звучит грубо и слишком громко.
Женщина покачала головой. Потом она поманила Бриха к кроватке и со стыдливой, чуть заметной гордостью матери показала ему свое дитя. Маленький Пепик Патера! Брих глядел на него затаив дыхание, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя до смешного неуклюжим. Потом отошел и шагнул к двери.
— Ну, я пошел. Растет с каждым днем, а?
На цыпочках он неловко добрался до двери, кивнул и вышел из этого царства тишины.
На открытой галерее, где гулял сквозняк, его сердито ждал Раж. Стужа сразу охватила Бриха. Ледяной ветер невидимой рукой бросал пригоршни снежинок в узкий колодец двора и кружил в диком танце над трубами и шестами сиротливых антенн.
— Хочешь, чтобы я схватил насморк? — укоризненно сказал Раж.
Улица встретила их морозным дыханием. Пронзительно визжали колеса трамваев, Раж и Брих молча шагали рядом. Из пригорода с грохотом промчалась вереница грузовиков, крытых брезентом, под которым теснились и пели кутавшиеся в пальто люди. Грузовики пронеслись так быстро, что Брих даже не успел прочитать написанные на них лозунги и разобрать слова песни. За ним, как буран, пронеслась еще одна колонна автомашин, оставив после себя запах бензина и колею на талом снегу.
— И с периферии вытащили своих людей, лишь бы их было побольше! — проворчал Раж. Резкий ветер унес его слова.
Ближе к центру города на улицах стало людно. Когда приятели проходили под виадуком, над головами у них прогремел утренний поезд, и Брих влюбленно оглянулся на него. Поезда с детства были его слабостью. Еще мальчишкой он, бывало, часами высиживал у железнодорожного тоннеля под Витковом, глядел на этих потных железных коней, с пыхтением мчавшихся наперегонки с ветром. Тра-та-та, тра-та-та!
В десять лет Брих непоколебимо решил стать машинистом, как и отец, которого он никогда в жизни не видел. Ох, эти мальчишеские мечты! Сколько их сменилось! В десять лет машинист, в двенадцать лет — летчик, в четырнадцать сыщик, потом лирический поэт и бог весть что еще. Жизнь принесла иные интересы, и все же, хотя в столе у тебя диплом юриста и уже не жаль утраченных мальчишеских мечтаний, при виде локомотива в тебе пробуждаются давние воспоминания.
Кипучая волна необычно оживленного движения шумно катилась через пороги перекрестков в центре города. Трамваи надрывно звенели, объезжая быстрину толпы, шли не по маршруту, — верный признак того, что на пражских улицах происходят крупные события.