Гражданин тьмы
Шрифт:
— Заметная личность. Носиком вертит, глазками буравит, личико красное, как обожженное, но рогов нет. Грешный человек, как мы с вами. Но с большой властью. Власть его как раз от рогатого. Власть капитала.
Иванцов с удовольствием слушал самого себя: ишь как складно излагает, не разучился. Вдобавок брезжило ощущение, что все происходящее — не подделка. И этот парень с темными внимательными глазами, и Олина школьная подружка — они настоящие, из плоти и крови. Не двойники, не греза, а может быть, даже единомышленники. Для закрепления этой мысли поскорее
Сидоркин поднялся, достал из холодильника новую, запечатанную бутылку.
— Если он человек, в чем я тоже не сомневаюсь, значит, его можно взять за жабры.
— Простите, в каком смысле? — Иванцов с восторгом следил, как полился светлый ручеек по бокалам.
— В прямом, Анатолий Викторович. Поддеть его на вилы — и дело с концом.
— Понимаю, аллегория. — Иванцов заулыбался покровительственно. — Помечтать не вредно. Ах если бы можно всю нечисть поддеть на вилы и свалить в отхожее место! Увы, у нас руки коротки. Мы дети страшных лет России, братцы мои. Угодили в парадигму нашествия. Сопротивляться бесполезно.
— Вы серьезно так думаете?
— Молодой человек, законы истории выше человеческой воли и разума. Нас история приговорила, а не Ганюшкина. За какую вину, другой вопрос.
— Но вы же сопротивлялись. Прятали гвоздь в подошве. Вы же их, в сущности, перехитрили.
На мгновение Иванцовым овладел прежний страх.
— Откуда знаете? — изумился, но столкнулся взглядом с Надин и все понял. — Ах да, разумеется… Только какое это сопротивление? Мышка вырывается из кошачьих лап.
— Не скажите, иногда и этого достаточно. Капля камень точит.
Иванцов с благодарностью принял у него из рук бокал Надин едва слышно пролепетала:
— Анатолий Викторович, я не хочу умирать. И Оленька ваша не хочет.
Иванцов вскинулся.
— При чем тут Оленька? Она на хорошей работе. У Громякина в фаворитках.
Надин опустила глаза, обмакнула губы в вине. Сидоркин чокнулся с Иванцовым.
— Что за паника, господа? Никто не собирается умирать и, пока я жив, не умрет. Но надо смотреть на вещи трезво. Вы не пьяный, Анатолий Викторович?
— Ни в коем случае.
— Пейте, пейте, ничего. Водочка шлаки выводит… Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Какими силами располагаем? Да вот они все, за этим столом. Зато орлы-то какие! А он кто? Сами сказали, не черт с рогами. Однако надо исходить из того, что Ганюшкин не успокоится, пока не отправит нас всех на тот свет. У него самолюбие задето. Значит, следует организовать активное встречное мероприятие.
— Поясните, пожалуйста, вашу мысль, — попросил Иванцов, завороженный глубокомыслием молодого человека. — Вы, извините, вообще кто по профессии?
— По образованию — юрист, по роду занятий — странник. Но дело не в этом. Мы должны внушить господину Ганюшкину, что для него же будет лучше, если отвяжется.
— И как это сделать?
— Способ
— Фигурально?
— Натурально. Закопать в яму и закатать бетоном. А самим смыться за границу. То есть вам с Наденькой. Мне там делать нечего.
— Почему?
— С моей-то рожей? Примут за русского мафиози и арестуют, как Пал Палыча. Нет, я уж лучше здесь, на родине, как-нибудь прокантуюсь. Вы только помогите Карлыча замочить. Это в наших общих интересах.
После очередной рюмки Иванцов перестал гадать, явь это или сон и где в словах доброго молодца правда, а где шутка, но он ему завидовал. Такими влюбленными глазами, какими смотрела на него Надин, смотрят либо на героя, либо на жертвенного барашка. Возможно, романтическая девушка видела в возлюбленном и то и другое. Все же Иванцов вынужден был их огорчить.
— Господин Ганюшкин неуязвим, — сказал он. — Нечего и думать. Его охраняет вся армия и флот бывшего Союза. Правительство без его одобрения шагу не сделает. Подобраться к нему нельзя. Да если и подберешься, что толку?
— Последние ваши слова мне не совсем понятны, — заметил Сидоркин, который тоже малость поплыл. — Но это не важно. Вам не показалось, Анатолий Викторович, что господин Ганюшкин как бы слегка сумасшедший?
— С чего вы взяли?
— Да как же, вся эта затея с двойниками… Работорговля. Клоны… С коммерческой точки зрения проект, разумеется, блестящий, почти как Толянычева приватизация. Но разве мог он прийти в голову нормальному человеку?
— Дорогой Антон, сумасшедшие не те, кто грабит, а те, кто добровольно подставляет голову под ярмо. С грустью замечу, я разочаровался в наших соотечественниках, в этих так называемых россиянах.
— Глубокая мысль, — согласился Сидоркин. — Но я к чему спросил? Вдруг при личных контактах вы заметили какую-нибудь особенность, несуразность? Большие люди тоже имеют свои маленькие слабости. Хотелось бы знать, на что он может клюнуть, на какую наживку?
— Про личные контакты остроумно сказано, — одобрил Иванцов, которому все больше нравился любознательный молодой человек. — Но опять должен вас огорчить, у него нет слабостей.
— Может быть, он любит красивых девочек? — пискнула Надин, до того долго молчавшая. Иванцов улыбнулся ей:
— Он любит денежки, мадемуазель. Все остальное покупает.
— Эврика! — Сидоркин хлопнул себя по лбу. — Все гениальное просто. Конечно, денежки. Много денежек. Горы денежек. Волшебный звон монет — вот его глухариная песня. Однако, Анатолий Викторович, кажется, вы засыпаете, нет?
Увы, Иванцов уже несколько минут боролся с нахлынувшей, как вода, сонной одурью и держался из последних сил, и то лишь потому, что ужасно боялся проснуться в палате хосписа. Сидоркин и Надин помогли ему подняться и проводили до кровати, в которую он повалился как подрубленный. Не почувствовал, как девушка ввела ему в вену шприц. Сладкая истома лекарства впервые его не тяготила. В полусне пробормотал: