Гражданская война. Генеральная репетиция демократии
Шрифт:
«Здесь был учинен погром: жгли дома махновцев и евреев, издевались, расстреливали; более 800 гуляйпольских евреек, вполне в духе петлюровцев, были изнасилованы казаками Шкуро. Жену батькиного брата Саввы Федору, прежде чем расстрелять, господа офицеры долго и вдумчиво пытали: били, кололи штыками, отрезали ей грудь».
(В. Голованов)
Что же касается поляков — так их никто из махновцев даже не видел. Как говорится, «сердца против них не было». А для партизан это немаловажно.
Потому-то некоторые историки и полагают: этот приказ был своеобразной
На тот момент возиться с Махно ни у кого из большевиков желания не было. В начале 1920 года казалось, что война на Юге скоро закончится — да, в общем, к этому все и шло. Кто ж знал, что на пути Красной Армии в Крым встанет генерал Слащев?
Так или иначе — Махно отказался. Уговаривать его никто не стал. Он был объявлен вне закона — и его «столицу», Гуляй-Поле, атаковали красные. Они захватили 13 орудий, 8 пулеметов, 120 винтовок, 60 лошадей, 50 седел, полевой телефон, 100 сабель, 4 пишущие машинки и 300 пленных. Повстанческая армия была рассеяна. Казалось бы, на махновском движении поставлена жирная точка.
Однако, гут сработал механизм, впоследствии сформулированный Фрунзе:
«Если от роты останется один человек — значит, рота уничтожена. Если от партизанского отряда останется один человек — будет создан новый партизанский отряд».
Разумеется, так происходит далеко не всегда — а когда имеются определенные условия. В начале 1920 года они на Екатеринославщине имелись… Вот и пошло все по новому кругу.
Тем более что ситуация накалилась не только за счет продразверстки. В мае 1920 года правительство Советской Украины издало декрет о «комитетах незаможных крестьян» — аналогах российских комбедов. Бедняки получали свою долю от изъятого хлеба. То есть, если раньше продотрядовцы были чужаками, то теперь у них появились союзники на местах. Можно представить, как на это смотрели односельчане. Вот типичный эпизод того времени:
«В Ряжской волости Константиноградского уезда, Полтавской губернии 30 комнезаможников были вырезаны кулаками за одну ночь. Оставшиеся незаможники в другую ночь вырезали 50 кулаков»…
…Между тем армия Махно возродилась как Феникс. Дождавшись, когда регулярные красные части ушли из Гуляй-Поля, батька снова обосновался в своей «столице», где к нему начали стекаться повстанцы. К концу февраля у него было уже две тысячи человек и три орудия.
В это время Махно мало чем отличался от Антонова. Он занимался тем, что методически уничтожал продотряды и комбеды. Разница была только в тактике, которая, в свою очередь, определялась местностью. Антоновцы действовали в лесах, а махновцы — в голой степи, поэтому они вынуждены были постоянно передвигаться. Действовали по старой схеме — пехота ехала на тачанках, так что скорость перемещения батьки была фантастической.
Нарезая круги по Левобережной Украине, Махно время от времени возвращался в Гуляй-Поле — так что Советской власти там не было. Никто из большевиков не рисковал в этом населенном пункте оставаться.
Да красным, по большому счету, было и не до Махно. На польском фронте войска Пилсудского начали наступление,
…К этому времени махновцы уже полностью утратили какие-либо анархические черты. Ни о какой выборности командиров и речь не шла, Реввоенсовет превратился в чистую декорацию. Все решал батька. Его власть была больше, нежели у любого красного комдива — у того был комиссар, над ним стояла партия. Над Махно не стоял никто.
Повстанцы не ограничивались действиями против продотрядов — хотя бы потому, что им требовались боеприпасы. Разведка у батьки всегда работала неплохо. Он выискивал красные части, с которыми гарантированно мог справиться, подкарауливал — и разоружал.
По отношению к пленным Махно опять же до слез напоминает Антонова. Продотрядовцев и коммунистов хорошо, если расстреливали, а могли учинить что-нибудь и похуже. Командиров просто ставили к стенке. Солдатам предлагали переходить к повстанцам, отказавшихся отпускали. Единственно, Махно не додумался до идеи Антонова — выдавать отпущенным красноармейцам справки о пребывании в плену.
Случалось, красноармейцы переходили на сторону повстанцев и добровольно. К примеру, 25 июня к батьке перешла большая группа бойцов 522-го полка. Впоследствии махновцы распространяли листовку:
«Мы, красноармейцы 522-го полка, 25 июня 1920 года без сопротивления и добровольно, со всей амуницией и вооружением перешли на сторону махновских повстанцев. Коммунисты… объясняют наш переход… разнузданностью и склонностью к бандитизму. Все это низкая и подлая ложь комиссаров, которые до сих пор использовали нас как пушечное мясо. За время двухлетней службы в рядах Красной армии мы пришли к заключению, что всякий социальный режим в наше время опирается лишь на господство комиссаров, что в конце концов приведет нас к такому рабству, которого до сих пор не знала история…»
Хотя не всегда все было так красиво. Дело в том, что к концу лета энтузиазм населения по отношению к Махно начал падать. Причина — все та же логика борьбы. Понятно, что, расправляясь с комбедами, повстанцы не особенно-то разбирались — что плодило им противников. Продовольствие и лошадей добывали тоже далеко не всегда с помощью сбора добровольных пожертвований. С вербовкой новых бойцов — то же самое. К примеру, в селе Рождественское после неудачной попытки набрать добровольцев ребята Махно село подожгли, а потом открыли по нему пулеметный огонь… Соответственно, стали появляться «красные» деревни, в которых батьку видеть не желали. Логика понятна: Махно оказывался ничем не лучше большевиков. А что сила-то за красными — было уже понятно…
И вот что еще существенно. Антоновский мятеж в значительной степени подпитывала бездарная борьба с ним. Нелепые действия власти походили на тушение пожара керосином. К примеру, каратели сжигали дома всех, кто был заподозрен в сочувствии к повстанцам. И куда после этого идти крестьянину, как не к Антонову? А на Украине красным было не до Махно.
И повстанцев начинало заносить… К примеру, в городах Зенькове и Миргороде ворвавшиеся махновцы, разогнав и постреляв большевиков, не изъяли, а уничтожилизапасы продовольствия! В том числе — сахара, который в деревне был, по сути, «валютой» (дороже ценилась только соль). Как на это реагировало население — можно представить. Однако самый позорный эпизод махновского движения 1920 года случился в селе Успенском.