Грех и святость русской истории
Шрифт:
Но, с другой стороны, в этой же книге я пытаюсь доказать, что революция в России была неизбежна. И неизбежна, как принято считать, не по причине упадка страны, а, наоборот, из-за стремительного, чрезмерного ее расцвета. Тут просматривается некая историческая закономерность. Английская, к примеру, революция когда произошла? После того, как Англия стала бесспорной «владычицей морей». То же и во Франции: какова была мощь этой страны в ее «революционное время», ясно говорят победоносные наполеоновские походы. А Россия начиная с 90-х годов прошлого века развивалась поистине стремительно. Одна только Транссибирская магистраль чего стоит! Семь тысяч километров путей (а мосты, а тоннели!) – за 10 лет! Это говорит о неслыханных возможностях страны. И вот этот стремительный рост порождал, как это ни печально, не радость, а ощущение,
Причем страна развивалась ускоренно буквально во всех областях: от экономики до философии. Правда, не везде этот рост был качественным. Например, русская литература и русская философия XIX века, на мой взгляд, были выше, чем в предреволюционное время. Я имею в виду таких мыслителей XIX века, как Иван Киреевский, Аполлон Григорьев, Константин Леонтьев… Знаете, есть прекрасное определение: один говорит о чем-то, а другой – что-то. Так вот в XIX веке говорили «что-то», а в начале ХХ-го – уже «о чем-то».
А возвращаясь к «черносотенцам», скажу: слава Богу, их наследие сегодня становится доступным. Розанов, например, был бы ошеломлен, узнав, какими огромными тиражами издаются его книги. Выходит собрание сочинений Флоренского. Издаются Сергей Булгаков и многие другие «черносотенцы».
Богато русское духовное наследие. Оно сегодня доступно. Так что у современных молодых людей есть и опора, и духовный источник, помогающий им укрепить духовную волю для противостояния натиску дешевого американизма. Люди, которые всерьез думают о судьбе России, – все они так или иначе, но продолжают дело черносотенцев. Они даже могут этого не сознавать, но это действительно так.
– Вадим Валерианович, и последний, хоть и частный, но, по-моему, важный и вам, как сотруднику ИМЛИ, близкий вопрос. В России процвели два мощных научных и культурных «гнезда»: ИРЛИ и ИМЛИ. Когда оцениваешь их деятельность, порою хочется провести аналогию с культурным противостоянием двух «имперских столиц»: прозападного Санкт-Петербурга и славянофильской Москвы. Правомерна ли сегодня такая аналогия? И вообще, каково положение этих двух уникальных «гнезд»?
– Действительно, в Санкт-Петербурге всегда ощущалась западническая закваска. Но сейчас если и верна приведенная аналогия, то в очень малой степени. Во главе Пушкинского Дома стоит замечательный человек, мой друг, Николай Николаевич Скатов. Его программу культурной деятельности ИРЛИ считаю абсолютно правильной. Другой вопрос, что в Питере, как, впрочем, и в Москве, есть разные люди, а значит, и разные взгляды. Но авторитет Скатова настолько высок, что его сегодня поддерживают даже те, кто, казалось бы, никак не должен поддерживать.
Что же касается положения этих учреждений, то, в смысле материального обеспечения, они влачат сегодня жалкое существование. ИМЛИ, например, чтобы выжить, сдает свои помещения австрийской правительственной библиотеке. Книги выпускаются тоже на заграничные пожертвования. Причем это не просто благотворительность: на Западе, подчеркиваю, хотят, чтобы эти книги вышли. Наши научные изыскания там очень ценят. К тому же там нет таких специальных учреждений, и подобные работы ведутся в университетах. Помню, приезжая к нам, западные литературоведы с завистью говорили: в каком прекрасном положении вы находитесь, вы можете спокойно работать, а от нас требуют, кроме выполнения напряженного плана преподавания, еще и отчетные работы для подтверждения статуса специалиста.
Не могу также не отметить, что оба уникальных института продолжают старую русскую традицию Академии наук. Правда, ИМЛИ создан в советское время, но ведь Пушкинский Дом был основан в «отсталой» «черносотенной» России. Как такой Россией не гордиться! И как не понять, что без поддержки ее великих традиций все слова о возрождении ее мощи и величия не более чем звук пустой.
Русский человек
Мы – нация безоглядного и безоговорочного отрицания
Алексей Зименков: Была Россия монархическая, ее сменила «Русь советская», за которой последовала Россия «общечеловеческая и демократическая». Всё так или иначе сокрушали «до основанья», но по крайней мере одно оставалось каждый раз неизменным – именно это безжалостно отрицательное, нигилистическое отношение к «Руси уходящей».
Вадим Кожинов: Далеко не все знают, что в 1768 году выдающийся архитектор и масон В.И. Баженов, полномочный посредник в сношениях масонов с наследником престола великим князем Павлом Петровичем (будущим Павлом I), создает, по собственному его определению, «проект кремлевской перестройки», который ставил целью «обновить вид сего древностью обветшалого и нестройного града». К 1773 году в соответствии с проектом стена и башни Московского Кремля, расположенные вдоль Москвы-реки, были полностью уничтожены, и состоялась торжественная закладка нового, «совершенного» дворца, своего рода масонского храма, который должен был, в частности, заслонить и затмить «нестройные» остатки Кремля… И лишь из-за того, что глубокий ров для фундамента баженовского дворца вызвал трещины в Архангельском соборе (усыпальнице великих князей и царей начиная с Ивана Калиты), Екатерина II остановила работы. После чего стены и башни Кремля, снесенные Баженовым, десять лет заново возводились. Таким образом, не некто без роду без племени, а бесспорно талантливейший и образованнейший Баженов оказался не в состоянии после петровской «перестройки» понять нашей славы и ценности того, «на что он руку поднимал!». Можно сказать, что безоглядное отрицание прошлого у нас в крови.
Возьмем отечественную историографию как зеркало нашего исторического самосознания. И что же? И дореволюционная, и советская, она за редкими исключениями была нацелена не столько на постижение истины во всей ее полноте, сколько на утверждение сугубо негативного взгляда на наше прошлое, подчас ни на чем не основанного.
Вот, казалось бы, широко известная и высоко оцениваемая 29-томная «История России с древнейших времен» С.М. Соловьева. О ней Лев Толстой 4–5 апреля 1870 года написал в дневнике: «Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неуменье ничего сделать…Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство?… Кто и как кормил хлебом весь этот народ?…Кто блюл святыню религиозную?…»
Для Толстого «История…» С.М. Соловьева – явно не то, что происходило на самом деле. Для того чтобы правдиво рассказать о минувшем, полагает Толстой, помимо знания всех подробностей жизни «нужна любовь» к тому, что было. А «любви, – пишет он в дневнике, – нет и не нужно, говорят. Напротив, нужно доказывать прогресс, что прежде все было хуже…».
A. Зименков: Положение не изменилось и в последние 10 лет, с той только разницей, что теперь все сводится к 70-летнему гнету над народом тоталитарного режима. Идеологи новой волны, как и прежние, не стесняют себя в средствах и для вящей убедительности все без разбора мажут черной краской. Нет, не было да так и не появилось «любви» к своему, бережного отношения к былому, без которых критика прошлого выглядит субъективной и пристрастной и лишь порождает у нас (как прежде у Толстого) недоуменные вопросы.
Короче говоря, перед нами факт, не подлежащий сомнению: мы совершенно не в силах дать себе объективную оценку даже в самых очевидных ситуациях. Если мы отрицаем, наше отрицание носит безоглядный и безоговорочный характер. В чем причина? Должно же быть объяснение столь удивительному постоянству, которое никак нельзя признать случайным!
Почему мы так критически относимся к своему прошлому?
B. Кожинов: Русскую историю характеризуют резкие и всеобъемлющие повороты, когда все: вера, вкусы, образ жизни – бесповоротно и вдруг меняется. И в Смутное время, и в феврале 1917 года, и в августе 1991 года наше бытие (с лежавшими в его основании установлениями) рушилось прямо-таки подобно карточному домику.