Грех и святость русской истории
Шрифт:
В.В. Розанов констатировал в 1917 году с характерной своей «удалью» (речь шла о Февральском перевороте): «Русь слиняла в два дня. Самое большее три. Даже «Новое время» (эта «черносотенная» газета выходила до 26 октября 17-го года) нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь… Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска… Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего».
А. Зименков: И про СССР августа 1991 года, перефразировав слова Розанова, можно сказать: «В течение двух-трех дней не осталось ни Союза, ни КПСС,
В отсутствии плавного перехода от одной эпохи к другой «новая» Россия оказывается не в состоянии вобрать в себя ценности «Руси уходящей». Очередной победитель воспринимает прошлое как вещь, лишенную какого бы то ни было содержания и значения, да к тому же потенциально опасную, и решительно отторгает ее. Если же прошлое пытается отстоять себя, оно подвергается тотальному и, с позиции утверждающегося нового, оправданному уничтожению. Сегодня мы имеем редкую возможность воочию видеть, как вследствие мощнейшего «тектонического» социально-культурного сдвига между старой и новой жизнью образуется глубокая пропасть, и должно пройти значительное время, когда на следующем повороте истории отвергнутые ценности будут востребованы и осмыслены.
В. Кожинов: В движении посредством социально-культурных катастроф решительного отрицания предшествовавших этапов своего развития – своеобразие исторического пути России и ее культуры.
Наиболее глубокие разрывы у нас приходятся на время крещения Руси, монгольский период, царствование Петра I, 1917 и 1991 годы. Именно в эти периоды во всех сферах общественной жизни и культуры в массе своей надолго утрачивается способность к верному восприятию доставшегося от прежней эпохи «наследства».
Так, произведенный реформами Петра I переворот привел к тому, что к последней трети XVIII века, по данным Г.В. Вернадского, «было уничтожено четыре пятых русских монастырей… Из 732 мужских монастырей (не считая юго-западного края) оставлено 161; из 222 женских – всего 39… Это, – пишет Г.В. Вернадский, – был сокрушительный удар по всей исторической системе религиозно-нравственного воспитания русского народа… Роль суррогата Церкви в дворянском (отчасти в купеческом) обществе времен Екатерины стали играть масонские ложи…».
Принципиально новое представление о ценностях культуры еще долго владело умами и душами людей этой эпохи. И не кто иной, как Н.М. Карамзин (масон с 1784 года), заявил в 1803 году на страницах влиятельнейшего тогда журнала «Вестник Европы»: «Иногда думаю, где быть у нас гульбищу, достойному столицы, и не нахожу ничего лучшего берега Москвы-реки между каменным и деревянным мостами, если бы можно было там сломать кремлевскую стену… Кремлевская стена нимало не весела для глаз». Карамзину было 37 лет, да к тому же именно в 1803 году Александр I издал указ о назначении его историографом. И должны были пройти десять лет серьезнейшего погружения в историю России, надо было пережить нашествие Наполеона, дабы, проникнувшись своим прошлым, кардинально переменить к нему свое отношение, сказать о Кремле, что это «долговечный памятник… едва ли не превосходнейший в сравнении со всеми иными европейскими зданиями пятого-на-десять века».
Вполне
А. Зименков: Сказанное отчасти объясняет и в какой-то мере оправдывает наше пагубное небрежение к ценностям прежде всего ближайшего прошлого. О, если бы можно было договориться ни при каких обстоятельствах не превращать прошлое в разменную монету для политической борьбы; не отдавать историческое бытие нации на алтарь «прогресса», в жертву текущих, поверхностных, скоропреходящих «идеалов».
Непримиримое отношение русского к своему злу
В. Кожинов: Размышляя о всецело господствующем у нас критицизме, нередко приобретающем поистине экстремистский характер, необходимо уяснить и еще один его важнейший источник. Обращусь для этого к фигуре Ивана Грозного. Безусловное большинство историков, а затем публицистов, писателей и т. п. рассматривают его как заведомо «беспрецедентного», даже попросту патологического тирана, деспота, палача.
Нелепо было бы оспаривать, что Иван IV был деспотическим и жестоким правителем. Современный историк Р.Г. Скрынников, посвятивший несколько десятилетий изучению его эпохи, доказывает, что при Иване IV Грозном в России осуществлялся «массовый террор», в ходе которого «были уничтожены около 3–4 тысяч человек». Причем уничтожены во многих случаях явно безвинно и к тому же зверски, с истязаниями и наиболее тяжкими способами казни. Но мысль моя – о другом.
Западноевропейские современники Ивана Грозного – испанские короли Карл V и Филипп II, король Англии Генрих VIII и французский король Карл IX самым жестоким образом казнили не 3–4, а сотни тысяч людей.
В Англии Генриха VIII лишь за «бродяжничество» были повешены вдоль больших дорог 72 тысячи человек (в основном это были крестьяне, согнанные со своих земель).
Французский король Карл IX 23 августа 1572 года принял активное личное участие в так называемой Варфоломеевской ночи, во время которой было зверски убито примерно столько же людей, сколько за все время террора Ивана Грозного. «Ночь» имела продолжение. Уничтожение протестантов длилось две недели, в результате число жертв достигло 30 тысяч.
На фоне чудовищных ликов западноевропейских царствующих особ зловещий лик Ивана Грозного должен был вроде бы совершенно померкнуть. Однако этого не произошло. И именно Иван Грозный в русском и – как это ни странно и даже поразительно – также и в западном сознании предстает как ни с чем не сравнимый уникальный палач и тиран.
Немаловажная деталь: в 1573 году Иван Грозный, этот суперпалач и сверхзлодей, обвинил себя «в скверне, во убийстве… в ненависти, во всяком злодействе». А в 1582 году он же официально объявил о «прощении» (или, как мы сказали бы сегодня, реабилитации) всех казненных при нем людей и передал в монастыри огромные деньги для их вечного поминания, по сути признавая, что они пострадали безвинно.