Грех и святость русской истории
Шрифт:
Продолжая анализировать творческое наследие Ф. Достоевского, В. Кожинов в своей работе «Достоевский и мировая литература» (1980) затрагивает проблему соотношения понятий «народ» и «личность» с понятиями «нация» и «индивид». Два последних, с его точки зрения, «несут в себе прежде всего смысл отграничения, выделения определенных феноменов – то есть имеют формальное и негативное значение (данный индивид и нация – это не то, что другие индивиды и нации)». А понятия «народ» и «личность» – позитивные, так как отражают не только и не столько отграниченность, обособленность, сколько «внутреннюю глубину, которая, отнюдь не исключая самобытности, несет в себе всеобщую ценность». В работе «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» критик развивает эту мысль: «Личность ценна прежде всего не своей особенностью, своеобразием…, но богатством содержания и духовной высотой, которые имеют всечеловеческое значение. Точно так же в народе нравственное значение и ценность имеет… всеобщий, имеющий ценность для всех народов смысл бытия». И здесь же В. Кожинов утверждает, что подобная личностная «всеобщность» (чрезвычайно, на наш взгляд, сходная с соборностью), воплощена в художественном слове
В осознании «всеобщей ценности» личности и народа нам видится приближение В. Кожинова к постижению понятия, названного русским религиозным философом Л. Карсавиным «соборная личность». Считая единой соборной личностью Церковь, Л. Карсавин утверждает, что одновременно она «должна быть множеством индивидуальных личностей». Но между Церковью и индивидуальными личностями находятся личности, объединяющие людей, «притом так, что они есть единства объединяемых ими индивидуумов». Философ называет подобные личности «соборными» или «симфоническими» и относит к ним поместные церкви. А государство понимается Карсавиным как «необходимая форма бытия для всякого соборного объекта». При этом основными нравственными положениями, «всеобщей ценностью» для личностей всех уровней становятся евангельские заветы.
В творческом наследии В. Кожинова понятие соборности впервые осмыслено в статье «Соборность лирики Тютчева». В ней исследователь утверждает, что в «поэзии Ф.И. Тютчева воплощено духовное состояние (и порожденное им творческое деяние), исстари определяемое словом «соборность». Наша задача состоит в том, чтобы понять: как, в каком ключе осмыслена и применена к лирике русского поэта категория соборности.
Прежде всего, В. Кожинов отделяет понятие соборности от общинности. По мысли критика, в общинности присутствует «ограничение собственно личных человеческих качеств и устремлений, подчинение личности общим интересам и целям». Отличие соборности от общинности именно в том, что первая рождается «только при свободном, ничем не связанном и не ограниченном самораскрытии личности», то есть ничто земное не должно обуславливать воплощение соборности. В. Кожинов косвенно указывает на ошибку Ю. Сохрякова, соединявшего соборное и общинное начала как нечто однородное, сходное. Кроме этого, критик не приемлет соборность в качестве только религиозного, церковного понятия. Он указывает, что в жизни церкви соборность выступает с наибольшей ясностью и полнотой, хотя эта категория «может воплощаться и в иных актах объединившихся людей – в подвигах, совершаемых во имя Отечества, или ради торжества справедливости, или в целях освоения еще не подвластных человечеству пространств мира и т. д.». В этих деяниях, по утверждению В. Кожинова, «органическая воля личности способна на безупречно свободной основе слиться с другими личными волями в стремлении к не замутненному какой-либо узколичной, частной корыстью идеалу».
Исследователь отмечает двустороннюю природу присутствия соборности в жизни личности. Он говорит о соборности как о «качестве, характере деяния», но этому деянию должна сопутствовать «соборность сознания, соборность как основа «деяния» самих человеческих душ, как основа переживания бытия». В тютчевской поэзии для критика утонченная жизнь личности нераздельно слита «с господством мощного духа, который осуществляется в целом народа и, далее, в целом человечества».
Говоря о воплощении соборности в жизни, В. Кожинов утверждает, что она может быть претворена в подвигах во имя Отечества, в борьбе ради торжества справедливости или в освоении новых земель. Чтобы не было читательских домыслов, критик уточняет: «В высших проявлениях этих деяний органическая воля личности способна на безупречно свободной основе слиться с другими личными волями в стремлении к не замутненному какой-либо узколичной, частной корыстью идеалу». При подобном осмыслении категории соборности выпадает самая главная ее составляющая, определяющая бытие этой категории среди людей, – любовь к ближнему, любовь в христианском смысле этого слова, братская, соединяющая людей, их «частные» личности в некоем соборном сознании, в единой соборной личности. И в этой любви каждый, причастный ее тайнам, живет осмысленным или подсознательным стремлением уподобиться идеалу подлинного самопожертвования, явленному в Сыне Божьем – Христе. Имея в душе такую любовь, личность может ощутить духовную неразрывную связь с ныне живущими и умершими, с теми, кто находится рядом и кто далеко.
Осмысляя наследие А.С. Хомякова, впервые обратившегося к философско-религиозному анализу категории соборности, Т.И. Благова пишет: «Любовь – условие, при котором личность может совершенствоваться и приближаться к Богу… Христианская любовь является законом существования человека, общения, творчества, постижения истины. Благодаря соборности человек преодолевает индивидуализм – источник пороков и разъединения людей». Д.А. Хомяков отмечал, что соборность – это «взаимная, выражаемая видимо любовь, выражаемая разными средствами и приемами, и между прочим – путем совместного совещания по делам», «единство любви в союзе мира». Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, определяя основу соборности, писал: «Русская соборность – это осознание духовной общности народа, коренящейся в общем служении, общем долге. ‹…› Это осмысленность жизни как служения и самопожертвования, имеющих конкретную цель – посильно приблизиться к Богу и воплотить в себе нравственный идеал Православия». Эти и другие философы и богословы (Л.П. Карсавин, прот. С. Булгаков, В.Н. Ильин) при осмыслении соборности так или иначе обращались к любви как связующей основе этой категории. У В. Кожинова в рассуждении о соборности отсутствует эта важнейшая составляющая. И в связи с этим его концепцию единения людей можно применить и к участникам различных завоевательных походов, и к деятельности иезуитов,
Но, может быть, мы неправильно осмыслили подход В. Кожинова к соборности и вторая часть статьи – практическое выделение этой категории в стихотворениях Ф.И. Тютчева – опровергнет наши суждения.
Начиная выделять заявленную в названии статьи категорию в лирике русского поэта, исследователь указывает: чтобы подтвердить свой тезис о наличии соборности, он будет «рассматривать не столько содержание поэзии Тютчева, сколько ее форму, – притом чисто «внешнюю», грамматическую форму». Таким образом, изначально заявлен односторонний подход к произведению художественной литературы. И здесь Кожинов-теоретик противоречит сам себе. Он – автор статьи «Литература» в ЛЭС, вышедшем в свет в 1987 году, – писал: «… реально каждое произведение представляет собой нерасчлененную живую целостность. Анализ произведения… должен привести к познанию этой целостности, ее единой содержательно-формальной природы». В этом же словаре, рассуждая о форме и содержании в одноименной статье, исследователь утверждает: «Литературоведу нередко приходится сосредоточивать основное внимание либо на содержании, либо на форме, но его усилия будут плодотворны лишь при том условии, если он не будет упускать из виду соотношение, взаимодействие и единство формы и содержания». А при подходе, осуществляемом В. Кожиновым, «соотношение, взаимодействие и единство формы и содержания» исключены, поскольку выводы делаются на основании наблюдений только за формой да еще выбирается одна из самых наименее содержательных ее сторон – грамматическая. В. Кожинов обращает внимание прежде всего на множество различных стихотворений Ф.И. Тютчева, поэт постоянно вливает свое «я» в «мы» или стремится выразить подобное в иных грамматических формах: «… обращение к «ты» и – еще более явно – к «вы», в сущности, подразумевает то же самое всеобщее «мы» (то есть «я» и «ты» – каждое, любое «ты», – взятые совместно…)».
Для подтверждения этих мыслей исследователь подбирает ряд цитат из стихотворений поэта, в которых лирическое «я» заменено на «мы», «вы», а также выражено тютчевское стремление «слить свое глубоко личное переживание с переживаниями каждого, любого человека и всех людей вообще, то есть… с мировым целым». Но практически ни в одном из 28 отрывков творений Тютчева (за исключением «Нам не дано предугадать…» и «А.В. Пл-вой») нет выраженных в содержании и форме подлинных основ соборности – любви и благодати.
Как нам видится, при поиске объединяющего начала для приведенных В. Кожиновым примеров речь должна идти не о соборности, а о типизации, тютчевском таланте создавать типические образы в лирических стихотворениях, где грамматическая форма «мы» подчеркивает, что автор воплотил в слове не только свои представления, но и то, что знакомо и ощущалось многими людьми. Сам исследователь в упомянутом нами издании ЛЭС писал о типическом в поэзии: «Здесь создаются типичные образы-настроения, которые в конечном счете выражают «наиболее вероятное» для данного общества и порожденных им индивидуальностей мировосприятия». Например, о знакомом людям ощущении близкой бездны, катастрофы, окруженности опасностями Тютчев пишет в стихотворении «Сны» («Как океан объемлет шар земной»):
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, —
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Близкое многим ощущение быстротечного и невозвратного времени, обостряющееся при виде речного потока, передано в стихотворении «Успокоение» («Когда, что звали мы своим…»).
Осмысляя в целом статью В. Кожинова, хочется отметить: сугубо теоретический подход критика к поиску проявления соборности в лирике русского поэта не позволил исследователю по-настоящему постигнуть сущность категории соборности и найти ее проявление в конкретных произведениях.
На наш взгляд, соборность, явленная в чувстве соединяющей христианской любви, присутствует в творческом наследии Ф.И. Тютчева в стихотворениях «Пошли, Господь, свою отраду…», «Над этой темною толпой…», «Нам не дано предугадать…», «А.В. Пл-вой», «День православного востока…», «Два единства» и в ряде других, но это материал для последующих исследований.
Подводя итог всей нашей работе, необходимо указать, что перед нами предстали три основных подхода к осмыслению соборности в современном литературоведении. Ю. Селезнев и И. Есаулов видят и выделяют соборность в произведениях русской литературы, передающих духовное единение людей, скрепленное христианской любовью, и в тех творениях русских литераторов, где это духовное единение не связано впрямую в тексте с православным христианством и его идеалами, а лишь опосредованно указывает на их присутствие. Другой подход к осмыслению соборности (как нам видится, несколько зауженный) выражен в исследовании М. Дунаева «Православие и русская литература». Для М. Дунаева соборность может быть обнаружена только там, где есть указание на церковную укорененность текста художественного произведения: упоминание Христа, Святой Троицы, православной молитвы, соблюдение христианских норм и правил и тому подобное. И у Ю. Селезнева с И. Есауловым, и у М. Дунаева соборность и пути ее выявления в литературе связаны так или иначе с православием, с евангельскими заповедями, которые в течение почти десяти веков воплощаются в русском художественном слове. И с этой точки зрения попытка В. Кожинова искать проявление категории соборности через грамматические формы, употребленные в лирике Ф.И. Тютчева, игнорируя содержание произведений и ключевое для соборности понятие любви, выглядит непродуктивно. Исследователь будто отвергает сформулированные им ранее, в статьях 70 – 80-х годов, подходы к осмыслению соборности и удаляется от понимания этой важнейшей для современного литературоведения категории.