Грех во спасение
Шрифт:
– Это князь Луневский, из тех самых, которые 14 декабря на Сенатской площади... Теперь он в городе живет, а раньше в Нерчинских заводах каторгу отбывал. Там и жену похоронил... Я те места часто посещаю, молебны служу.
– Скажите, – спросила Маша священника, – а на Терзинских заводах вы бывали?
– А как же, бывал, и не раз, – ответил он и с любопытством посмотрел на девушку. – Неужто вы туда следуете?
– Там сейчас мой жених, и я еду, чтобы выйти за него замуж.
– Постойте, постойте, – перебил ее священник и просиял от удовольствия, – кажется, я знаю, кто вы. Вы невеста князя Гагаринова, и он уже извещен о вашем приезде! Но он ждет вас только к весне. Представляю его радость, когда вы появитесь намного раньше.
– Вы
– Конечно, и хотя мы общались совсем немного, князь успел рассказать мне, что его невеста – прекраснейшее и нежнейшее создание и он восхищен ее решимостью пойти против воли отца, родных, чтобы только выйти за него замуж.
Маша почувствовала, что силы оставляют ее, но собралась с духом и переспросила:
– Как вы сказали? Против воли отца?
– Да, да, именно так он и сказал, – радостно улыбнувшись, подтвердил священник, – против воли отца. И пояснил, что родители заставляли ее отказаться от него...
Священник продолжал говорить что-то ей вслед, но Маша, прижав руки к груди, бежала прочь от церкви, задыхаясь от слез. Произошла страшная ошибка, и не ее ждет Митя с таким нетерпением, а свою дорогую Алину. Ей не было дела, почему так получилось, каким образом комендант справлялся у Мити о его желании жениться на своей невесте, все это не имело никакого значения.
Маша представила, как посмотрит на нее Митя при встрече, что скажет при этом! Сколь жестоко будет его разочарование, но даже не это ее беспокоило, хотя отчаянная боль, поразившая ее сердце после сообщения священника, не проходила. Более всего ее тревожило, что Митя не захочет ее выслушать, неосмотрительно заявит о том, что она ненастоящая невеста, и потребует, чтобы она вернулась обратно. Тогда все планы рухнут, и ей не удастся его спасти.
Она была в панике и чуть не прошла мимо саней, в которых ее дожидались Антон и Михайла. Антон окликнул ее, соскочил с козел и помог Маше сесть в коляску. По ее лицу он понял: случилось что-то не очень приятное, но не стал расспрашивать. Михайла не знал их планов, и поэтому Антон решил выбрать момент, чтобы переговорить с хозяйкой наедине.
Остановились они в доме Егора Савельевича Кузеванова, старшего из купцов. Огромный двухэтажный дом (первый этаж был каменным, а второй – деревянным) стоял на берегу Ангары окнами на реку. Кузевановы приняли ее как родную, необыкновенно радушно, и порой Маша чувствовала неловкость: ей оказывали чуть ли не царские почести. Ей отвели две комнаты на втором этаже, приставили для услужения двух горничных, и те окружили ее таким вниманием и заботой, что и шагу не позволяли ступить по дому, предупреждая каждое ее желание.
Кузевановы жили на широкую ногу, по-европейски. Пять или шесть дочерей старика – Маша никак не могла запомнить их ни в лицо, ни по имени, потому что в доме жили еще три племянницы хозяина дома, – по нескольку раз на дню меняли наряды, которые ежемесячно выписывались из столицы, и походили друг на друга не только внешностью, но и веселым шумным нравом, звонкими голосами и способностью смеяться по всякому поводу.
В доме была богатая библиотека, где Маша с удивлением обнаружила последние издания не только русских, но и зарубежных писателей, а также с десяток подшивок разных газет и журналов, издававшихся в Москве и Санкт-Петербурге. Дочери и племянницы Егора Кузеванова учились у домашних учителей языкам, музыке, танцам, а его единственный сын Тимофей получил образование во Франции. Он был очень милым и скромным юношей и никак не вязался с образом толстого нагловатого детины, какими, по представлению Маши, были все купеческие сынки. Тимофей оказался прекрасным собеседником и, что очень важно, умелым рассказчиком. Уже на второй или третий день Машиного пребывания в доме Кузевановых он признался ей, что собирает материалы о нравах и обычаях народов Сибири и мечтает написать
По вечерам в доме Кузевановых собирались гости, составлявшие высший круг иркутского общества. Было среди них много молодых людей, как оказалось, сыновей купцов, ловко владеющих языками и искусством комплимента, прекрасно танцующих и музицирующих на фортепиано. Богатое купечество составляло местную аристократию и по образованию и воспитанию далеко опередило купцов, проживающих по другую сторону Урала.
Торговали они с Китаем, успешно обменивая на чай и шелка сибирские меха, скупаемые у якутов за бесценок. Занятие это приносило огромную наживу, тем более что находилось в руках нескольких торговых фирм, не допускавших конкуренции со стороны московских купцов. В таких благоприятных условиях иркутские и нерчинские купцы основали богатейшие торговые дома и, убедившись в пользе образования, не жалели никаких денег, посылая детей на учебу во Францию, Англию, Германию...
Видя горе Маши, а она не могла его скрыть, потому что гражданский губернатор Зарин не принимал ее уже неделю, Тимофей и его сестры старались всячески развлекать ее, катали каждый день по Иркутску и его окрестностям в великолепных санях с такой же великолепной упряжью. А что касается лошадей, то старик Кузеванов хвастался, что они у него лучше, чем у самого генерал-губернатора. Это были мощные, высокие на ногах рысаки, которые играючи проходили с десяток верст, а то и больше, с полными санями молодежи, а потом конюхи с трудом заводили их в конюшню, столько еще нерастраченной энергии оставалось в этих сильных и красивых животных.
Особенно любила молодежь окрестности реки Ушаковки, где располагались особняки местных богачей и дом гражданского губернатора. Здесь по-особому чувствовался размеренный, спокойно-патриархальный уклад жизни среди пышных садов, парков, изящных мостиков и беседок, вблизи стен женского монастыря, где стоит памятник иркутскому купцу Григорию Ивановичу Шелихову – неисправимому романтику, авантюристу и радетелю за честь и достоинство России. Его, а не Врангеля, считают в Сибири первым россиянином, достигшим Аляски, открывшим Америку с севера и основавшим там первые три русских поселения. Он строил суда, торговал, занимался научными исследованиями, а в 1799 году, через четыре года после смерти Шелихова, на основе его состояния была создана Российско-Американская компания. Но, как объяснил Маше Тимофей, управление компанией переведено в Петербург, дело это чуть ли не зубами вырвали из рук сибиряков, и заправляют им теперь родовитые немцы, более пекущиеся о своих карманах, чем о благе России. И тем паче нет им никакого дела до Сибири, родине великого землепроходца...
Наконец Зарин все-таки решился выпустить Машу из Иркутска. Все необходимые бумаги ей были выданы до Читы, и она незамедлительно принялась собираться в дорогу. Кузевановы предупредили ее, что в Чите практически ничего нельзя приобрести, и поэтому она с помощью Тимофея закупила всяческой провизии, посуды, табаку для Мити и теплую одежду, наиболее подходящую для этих мест. Старый купец посоветовал ей запастись хорошим вином. Он объяснил, что Дмитрий Владимирович сильно изнурен пребыванием в крепости и работами в руднике, поэтому какое-то время его надо будет поить вином, чтобы улучшить аппетит и поправить пошатнувшееся здоровье.
Михайлу она отправила назад в Санкт-Петербург с письмами, в которых самым подробным образом описывала свое путешествие, за исключением нескольких неприятных происшествий – о них она предпочла умолчать и строго-настрого предупредила Михайлу, чтобы он не болтал об их злоключениях в Сибири.
Антон остался с ней, и Маша уже в какой раз порадовалась, что выбрала в спутники именно его – Митиного камердинера. Он был неизменно спокоен, рассудителен, терпеливо, не в пример Михайле, сносил все тяготы их долгого пути, и, самое главное, Маша была уверена, что этот сильный и добрый человек искренне предан ей и не задумываясь придет на помощь в любое время дня и ночи.