Грехи царя Омара
Шрифт:
– Что же это за человек, Назир-звездочет?
– Позволь мне, мудрый царь, рассказать о нем как можно подробнее. Хотя придется вспомнить и наши молодые годы.
– Мы целиком превратились в слух.
– И еще об одной милости я прошу, о царь. Пусть при этом моем рассказе присутствует и добрая царица Амани. Ибо сейчас решается судьба ее сына. И будет мудро, если она убедится в правоте моих слов сама.
– О мудрость! Позволь нам восхититься тобой, Назир-звездочет.
Назир поклонился, а царь Омар, хлопнув в ладоши, приказал:
– Мы желаем, чтобы нас посетила царица Амани!
Звездочет попытался
Прошло всего несколько мгновений, и на пороге появился один из слуг царицы, склонившийся в низком поклоне.
– Звезда царства Ал-Лат, великая царица Амани входит в покои своего царственного супруга!
Царь Омар поморщился. Сейчас, когда следовало говорить о серьезных вещах, причем говорить спокойно, без велеречивости и суеты, сладкоголосые слуги были вовсе ни к чему.
– О царь мой, звезда моего сердца!
Царица Амани, опустив глаза, склонилась в поклоне.
– Великая наша супруга, – проговорил царь, – мудрейший из мудрых, звездочет Назир, просил моего разрешения, чтобы при нашем разговоре присутствовала и ты. Мы согласились, что в тот миг, когда решается судьба нашего сына, твое присутствие необходимо.
– Благодарю тебя, великий царь! Это честь для меня. Благодарю тебя, мудрый Назир, ибо такая забота мне очень приятна.
– Полагаю, о царица, будь моя дочь жива, она бы очень рассердилась на меня, если бы я решил отправить в странствие ее сыновей, не сказав ей ни слова об этом.
Лицо царицы лишь на миг омрачила печаль, но в глазах Назира стояла глубокая тоска.
– Наша прекрасная супруга, – заговорил Омар. – По совету мудрого Назира мы решили, что нашим сыновьям следует отправиться в путешествие. Мы отправим наших сыновей учиться…
– Но их учителя…
– Мы отправим наших сыновей в далекую страну. Там они будут недостижимы для врагов нашего царства. А знания, которые приобретет наш сын, помогут ему стать достойным правителем нашей земли в те дни, когда меня, ничтожного, Аллах призовет на свой суд.
– О мой царь…
– Мудрый Назир, да хранит его милость Аллаха всесильного, предложил отправить сыновей к человеку достойному, живущему далеко. Но почему именно к нему, мы сейчас услышим из его уст.
Макама пятнадцатая
– О мой царь, о прекрасная царица. Свой рассказ начну я с тех дней, когда был я несказанно молод. Порог университета в блестящей Кордове я переступил в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать. Да, мой царь, всего шестнадцать. Быть может, это совсем малый возраст для жизни самостоятельной, но отец мой и его отец, да хранит Аллах великий в веках память об этих достойных людях, с ранних лет подметили мою тягу к знаниям. Я полюбил лавку книжника Карима, что стояла на углу нашей улицы. Этот приют знаний стал для меня настоящим укрытием от жизненных невзгод. Отец мой был достаточно разумен и состоятелен. И потому, увидев такую жажду знаний, дал мне денег и отправил в город всяческой мудрости, блестящую Кордову.
– Аллах милосердный, всего шестнадцать… Совсем мальчик…
– О да, добрая царица. Глупый мальчик. Наставник мой, благородный Валид, поехал вместе со мной. И его, и меня
Царь Омар чуть улыбнулся при этих словах.
– Первый год, хвала отцовской предусмотрительности, мы с учителем просто читали книги… Океаны знаний, раскинувшиеся у наших ног, казались безбрежными. Но, когда миновал год, учитель сказал, что теперь мне открыта дорога к знаниям, доступным лишь немногим. И я стал посещать магический факультет.
– Магический?
– Да, царица. Так студиозусы между собой называли факультет, где им, вместе с науками о небе и земле, человеке и животных, преподавали сакральные знания, о которых я могу говорить лишь иносказательно. Именно там я научился предсказаниям по звездам, по полету птиц… Там я научился всему, что может и должен знать не просто придворный мудрец, а придворный маг.
– Аллах милосердный, как интересно!
– О да, очень интересно. Столь интересно, что силы покидали меня раньше, чем я заканчивал чтение нового свитка. Как я уже сказал, был я тогда очень молод. И подружился с таким же юным, как сам, студиозусом – как-то раз судьба свела нас за одним долгим опытом… Эликсир необходимо было варить долгих четыре часа. Начали мы соперниками, а закончили самыми верными друзьями. Георгий, так звали моего друга, показался мне образцом сосредоточенности и мудрости. Тогда я думал, что ко мне эти прекрасные черты характера так и не придут…
Тут Назир усмехнулся. Воспоминания о далеких годах молодости разгладили его морщины, в глазах заблестел огонь, которого царь Омар не видел уже долгие годы. Казалось, даже горе отступило перед сладостью давних проказ…
– Даже почтенный Валид хвалил моего друга. Долгие вечера проводили мы втроем за беседой и сластями – мастерицей их печь была почтенная вдова, у которой квартировали мы с наставником. Георгий же приехал в Кордову один. Он много и сосредоточенно учился, но ему приходилось и зарабатывать себе на хлеб, ведь он не мог похвастать состоятельным отцом. Хотя с нежностью вспоминал о своей семье, что осталась на далекой родине.
– Бедняга…
– Быть может, и нет… Ибо зарабатывал Георгий, давая уроки словесности, письма и риторики сыновьям богатых фамилий. И вот здесь открылся его второй дар – дар великого учителя. Ученики его боготворили, уроки выполняли с радостью и слушались беспрекословно. Быть бы Георгию через десяток лет преподавателем в самом университете, но…
Огонь любопытства горел в глазах царя. Царица Амани слушала нехитрый рассказ Назира как волшебную сказку.
– … но в один холодный день, ибо стояла холодная пора года, Георгий нашел в библиотеке книгу в толстом переплете. Это была знаменитая книга Марко Поло из Венеции о его странствиях в далекую страну, что лежит у подножия великих гор. Рассказ венецианца, записанный его соплеменником, почтенным Рустичиано, так захватил моего друга, что он начал бредить далекими странами и неизвестными, заповедными землями. Быть может, мой мудрый друг хотел узнать, правду ли рассказал купец из Венеции, или, быть может, со страниц этой книги на Георгия повеяло ветром странствий. Важно лишь, что мой однокашник более не мог усидеть на месте.