Грехи волка

Перри Энн

Здесь иначе звучали названия, несколько по-иному одевались люди, и коллегия присяжных включала не двенадцать, а пятнадцать человек. Такой же, как в Англии, была лишь непререкаемая власть закона. Был утвержден состав присяжных, привели заключенную, и процесс начался.

Обвинение представлял громадный неуклюжий человек с мягким голосом и развевающимися седыми волосами. У него было добродушное лицо и блестящая лысая макушка. Но интуиция подсказывала Уильяму, что его доброжелательность и приветливый вид – не более чем маска. За этой улыбкой скрывался

острый, как скальпель, ум.

На противоположной скамье поместился столь же учтивый, но совершенно не похожий на обвинителя по повадкам Джеймс Аргайл. Он напоминал старого опасного медведя, взгляд его темных глаз из-под крутых бровей выражал глубокую сосредоточенность, и весь его вид свидетельствовал, что он ничего не боится и никому не позволит ввести себя в заблуждение.

В какой мере сражение, где ставкой была жизнь Эстер, превратится в поединок этой пары? Без сомнения, это не первая их схватка: они знают друг друга так, как знаешь только многократно испытанного противника и как никогда не узнаешь друзей.

Монк обернулся к скамье подсудимых и посмотрел на обвиняемую. Она была очень бледна и глядела куда-то вдаль, словно чем-то изумленная. Впрочем, возможно, так оно и было. Восприятие происходящего требовало такого напряжения, что окружающее могло и в самом деле показаться ей нереальным. Время от времени одно из чувств Лэттерли так обострялось, что она замечала каждую царапину на досках барьера, ограждавшего скамью подсудимых, и одновременно не слышала того, что говорилось рядом. А порой она улавливала даже дыхание сидевшего впереди нее клерка и стоявшей за спиной надзирательницы или потрескивание дров в каминах по обеим сторонам зала суда, но при этом не видела толпы зрителей на галерее, даже когда та приходила в движение и люди начинали толкаться, чтобы получше рассмотреть обвиняемую.

На возвышении сидел судья, пожилой человек с узким умным лицом, кривозубый и длинноносый. Возможно, в молодости этот мужчина был привлекательным, но сейчас его внешность слишком явно отражала особенности его неуравновешенной натуры.

Первым свидетелем обвинения был Элестер Фэррелайн. При упоминании его имени по залу пробежал шумок и легкий вздох. Все знали, что он – казначей-прокуратор, а эта должность вызывала одновременно и страх, и уважение к закону. Когда он взошел на свидетельское место, какая-то женщина на галерее приглушенно вскрикнула. Взглянув на нее, судья сурово предупредил:

– Следите за собой, мадам, или я прикажу вас вывести.

Зрительница зажала себе рот обеими руками.

– Приступайте, – распорядился судья.

Поблагодарив его, обвинитель Гильфетер с улыбкой обернулся к Элестеру:

– Прежде всего, мистер Фэррелайн, мне хотелось бы выразить вам сочувствие суда в связи с кончиной вашей матери. Все мы питали к леди глубочайшее уважение.

Старший сын Мэри стоял, выпрямившись, бледный, с отблесками света на волосах, безуспешно пытаясь улыбнуться в ответ.

– Благодарю, – просто ответил он.

Монк

взглянул на Эстер, но та не сводила глаз с Элестера.

Оливер Рэтбоун, поместившийся непосредственно позади Аргайла, застыл столь неподвижно, что Уильям мог с противоположной стороны зала разглядеть ткань его сюртука.

– Итак, мистер Фэррелайн, – продолжал Гильфетер, – когда ваша мать отправлялась на юг, в Англию, вы всегда старались послать вместе с ней кого-то, кто бы о ней заботился?

– Да…

– А почему, сэр? Почему не кого-либо из ее собственных слуг? Ведь у вас достаточно прислуги, не так ли?

– Конечно. – Элестер выглядел сбитым с толку и несчастным. – Но горничная матери никогда не путешествовала и очень не хотела никуда ездить. Мы боялись, что из-за собственных переживаний она окажется неподходящим и совершенно бесполезным спутником, особенно в случае возникновения каких-нибудь затруднений или непредвиденных обстоятельств.

– Естественно, – согласился обвинитель, глубокомысленно кивнув. – Вам требовался человек, способный проявить заботу при любой случайности, а значит – человек, уже путешествовавший прежде.

– И к тому же имеющий навыки сиделки, – добавил Фэррелайн. – На случай, если… – Он запнулся. – На случай, если из-за дорожных тягот мать плохо себя почувствует.

Лицо судьи напряглось. По галерее пробежал шум. Оливер вздрогнул. Аргайл же оставался безучастным.

– И вы поместили объявление, что ищете подходящего человека? – подсказал свидетелю Гильфетер.

– Да. Мы получили два или три предложения, но мисс Лэттерли показалась нам самой квалифицированной и наиболее подходящей.

– Она, разумеется, представила рекомендации?

– Конечно. И притом прекрасные.

– Возникали ли у вас какие-нибудь сомнения в правильности вашего выбора до того, как вы расстались с мисс Лэттерли на эдинбургском вокзале, проводив ее в Лондон?

– Нет. Она производила весьма приятное впечатление, – ответил Элестер. На Эстер он ни разу не посмотрел, старательно отводя взгляд в сторону.

Гильфетер задал ему еще несколько вполне обычных вопросов. Монк отвлекся, ища глазами прекрасное лицо Уны, но не обнаружил ее, зато сразу заметил Айлиш и Дейрдру. К его удивлению, молодая миссис Фэррелайн смотрела на него чуть ли не взглядом заговорщика, в котором читалось и сочувствие. Впрочем, возможно, это просто была игра света.

Обвинитель сел, сопровождаемый гулом возбуждения на галерее. Поднялся Джеймс Аргайл:

– Мистер Фэррелайн…

Элестер взглянул на него с неприязнью, прикрытой маской вежливости.

– Мистер Фэррелайн, – без улыбки произнес адвокат. – Почему вы искали кого-нибудь из Лондона, а не из Эдинбурга? Разве в Шотландии нет подходящих сиделок?

Свидетель заметно напрягся:

– Вероятно, нет, сэр. Ни одна из них не откликнулась на наше объявление. Нам хотелось найти самую лучшую, и женщина, служившая с Флоренс Найтингейл, показалась нам безупречной.