Грехи волка
Шрифт:
Уна тем временем отвечала на вопросы Гильфетера о приготовлениях к поездке Мэри.
– А кто укладывал вещи вашей матери, миссис Макайвор?
– Ее горничная.
– По чьим указаниям?
– По моим, – после секундного колебания ответила дама, побледнев и вскинув голову. Никто в зале суда не шелохнулся. – Я приготовила список того, что следовало взять, чтобы у мамы было все необходимое… Не столько вечерние туалеты, сколько платья на каждый день и белье. Ведь это был не светский визит…
Сочувственный шепот, подобно ветерку, прошелестел
Гильфетер помедлил секунду-другую, давая публике возможность выразить свои чувства, и продолжил:
– Понятно. Вы, естественно, включили в этот список подходящие украшения?
– Конечно.
– И положили список в чемодан?
– Да. – По лицу старшей дочери Мэри скользнула тень улыбки. – Чтобы горничная, которая будет паковать вещи перед возвращением, знала, что следует уложить, и случайно чего-то не забыла. Это всегда так утомительно… – Договаривать ей не понадобилось.
Вновь дух умершей женщины проник в зал. На галерее кто-то заплакал.
– Теперь другой вопрос, миссис Макайвор, – заговорил обвинитель после короткой паузы. – Почему, собственно, ваша мать предприняла это долгое путешествие в Лондон? Не лучше ли было вашей сестре вернуться в Эдинбург, чтобы повидаться сразу со всей семьей?
– Вообще-то, конечно, – согласилась Уна, возвращаясь к холодному сдержанному тону. – Но моя сестра недавно вышла замуж и ждет первенца. Путешествовать она не могла, но очень хотела повидать маму.
– В самом деле? Не знаете, почему?
В зале воцарилась полная тишина. Какая-то женщина коротко кашлянула, и этот звук прозвучал, подобно выстрелу.
– Знаю… Она страшно боялась… что ее ребенок будет не вполне нормальным, унаследует какую-то семейную болезнь… – стала объяснять свидетельница. Тщательно выговариваемые слова, одно за другим, падали в напряженно ловящий их зал. Люди затаили дыхание. Присяжные замерли. Судья резко повернулся к говорящей.
Рэтбоун вскинул голову, весь напрягшись.
Аргайл впился глазами в лицо Уны.
– Понимаю, – мягко произнес Гильфетер. – И как же ваша мать собиралась развеять ее опасения, миссис Макайвор? – Он не спросил, о какой болезни идет речь, и Монк услышал в толпе перешептывание и шелест вздоха облегчения и разочарования, вырвавшегося одновременно у сотни людей.
Слегка побледнев, свидетельница выпрямилась. Она знала, о чем думают зрители.
– Она намеревалась убедить ее, что болезнь, от которой умер мой отец, настигла его много позже ее рождения и не является наследственной, – заявила дама. Голос ее звучал очень ровно и четко. – Это была лихорадка, полученная им во время службы в армии за границей, которая поразила внутренние органы и в конце концов убила его. Гризельда была слишком мала, чтобы отчетливо все помнить, да, кажется, ей тогда ничего и не сказали. Считалось, что это не для ее ушей. – Она запнулась. – Мне неприятно это говорить, но Гризельда беспокоится о своем здоровье гораздо больше, чем следует.
– Вы полагаете,
– Да. Совершенно необоснованна. Она не хотела этому верить, и мама собиралась повидаться с ней, чтобы ее убедить.
– Понимаю. Вполне естественно. Уверен, любая мать поступила бы так же.
Уна молча кивнула.
Публика была явно разочарована. Некоторые перестали следить за происходящим. Миссис Макайвор кашлянула.
– Да? – тут же отозвался обвинитель.
– Пропала не только мамина брошь с серым жемчугом, – осторожно начала свидетельница. – Впрочем, ее нам, конечно, уже вернули…
Опять воцарилось всеобщее внимание. Шум стих.
– В самом деле? – заинтересовался Гильфетер.
– Была еще более дорогая бриллиантовая брошь, – скорбно сообщила Уна. – Ее купили у нашего семейного ювелира, но среди маминых вещей ее не оказалось.
Эстер за барьером выпрямилась и в изумлении подалась вперед.
– Понятно. – Обвинитель взглянул на свидетельницу. – А какова стоимость обеих этих вещей, миссис Макайвор?
– О, жемчужной – около ста фунтов, бриллиантовой – немного побольше.
По залу пронесся вздох. Судья нахмурился и слегка наклонился вперед.
– Весьма значительная сумма, – подтвердил Гильфетер. – Для женщины, живущей случайными заработками, достаточно, чтобы накупить целую кучу безде-лушек.
Рэтбоун вздрогнул столь незаметно, что на это обратил внимание только Монк, сразу понявший, в чем дело.
– А была ли бриллиантовая брошь в списке вещей, отправляемых в Лондон? – уточнил обвинитель.
– Нет. Если мама взяла ее с собой, это было ее собственное решение, принятое в последний момент.
– Понятно. Но среди ее вещей вы эту брошь не обнаружили?
– Нет.
– Благодарю вас, миссис Макайвор.
Гильфетер отступил, любезно показывая Аргайлу, что он может приступать.
Поблагодарив, тот встал:
– Это второе украшение, миссис Макайвор… До сих пор вы его не упоминали. Фактически мы слышим о нем впервые. Почему?
– Потому что мы не были уверены, что оно пропало, – объяснила Уна.
– Странно! Такая ценная вещь наверняка хранилась в надежном месте, в запертой шкатулке для драгоценностей или как-то в этом роде.
– Полагаю, что так.
– Но вам это неизвестно.
Женщина покачала головой:
– Нет. Ведь это не моя вещь, а мамина.
– Сколько раз вы видели, как она ее надевала?
Уна внимательно посмотрела на защитника ясным прямым взглядом, столь хорошо знакомым Уильяму:
– Я не припомню, чтобы она надевала ее.
– Откуда же вы знаете о ее существовании?
– Потому что она была заказана нашему семейному ювелиру, оплачена и получена.
– Кем?
– Понимаю, что вы имеете в виду, – кивнула свидетельница. – Но это вещь не моя, не моей сестры и не моей невестки. Она могла принадлежать только маме. Наверное, мама надела ее лишь однажды, по какому-то случаю, потому я ее и не запомнила.