Грехи волка
Шрифт:
Рэтбоун постоянно покашливал от возбуждения, так что в конце концов у него разболелось горло. Заснуть ему удалось лишь незадолго до того, как пришло время вставать, и сейчас он был настолько измучен, что с трудом двигался. Накануне вечером адвокат собрался было зайти к отцу, но, поняв, что слишком взволнован, предпочел не взваливать свои тревоги на других, особенно на Генри. Время с половины девятого почти до полуночи он провел в одиночестве, снова и снова перебирая в уме обстоятельства дела в поисках какой-нибудь зацепки, но понял, что это бесполезно, и принялся вспоминать все аргументы, представленные Гильфетером. Разумеется, они неубедительны! Эстер не совершала
Пускай Аргайл – лучший адвокат Шотландии, но одного мастерства здесь недостаточно. Недаром, сидя в переполненном зале суда, Оливер старался не встречаться взглядом с Эстер. Она могла прочесть на его лице отчаяние, и он пытался ее избавить хотя бы от этого.
Не выискивал юрист среди публики на галерее и прилизанную темноволосую голову Монка. Хотелось бы надеяться, что его там нет. Вдруг ему в голову пришла какая-то новая мысль, новый ход в поисках? Интересно, спрашивал он у аптекаря, не покупал ли кто-то еще дигиталис? Наверное, да. Это же элементарно. А Уилья-м не из тех, кто ограничивается обороной. Он нападает. Такой у него характер. Господи, да он весь в этом!
Своего отца Рэтбоун тоже не искал. Он вообще старался не смотреть на галерею. Объяснялось это не простой трусостью или, говоря мягче, самосохранением. Это был и тактический ход: вид толпы слишком волновал адвоката, а сейчас ему были необходимы ясная голова, острый ум и жесткая логика.
Судья держался холодно и был исполнен самодовольства. С его точки зрения, дело не представляло никаких трудностей. Он не сомневался, что обвиняемую признают виновной. Приговаривать женщину к виселице неприятно, но он уже делал это раньше – так что без колебаний сделает и теперь. Потом он отправится домой, к своей семье и хорошему обеду. А завтра будет вести очередное дело.
Публика же будет ему рукоплескать. Страсти на этом процессе уже накалились до предела. Существуют люди, высоко вознесенные в общественном мнении. Они пользуется особым уважением, им приписывают чувства более высокие, чем переживания толпы. К их числу принадлежат те, кто посвятил себя религии и медицине. Им оказывают наибольший почет, но и спрос с них особый. Падение такого человека оказывается особенно глубоким. Его осуждение сопровождается разочарованием толпы, подрывает ее веру. Она переживает подобные случаи с особой болью и горечью, испытывая гнев и жалость к себе, поскольку воспринимает происшедшее, как покушение на нечто самое драгоценное. Жертвой преступления пала не только Мэри Фэррелайн. Ведь если нельзя доверять даже сиделке, под угрозой оказывается весь мир! Никто не может чувствовать себя в безопасности. А потому кара за такое преступление должна быть ужасной.
То же самое Оливер читал и на лицах присяжных. Суд был испуган. А люди редко прощают тем, кто напугал их.
Зал наконец успокоился. Поднялся Аргайл. Наступила мертвая тишина. Все застыли в молчании.
– Милорд, господа присяжные! – заговорил Джейм-с. – Вы выслушали многочисленные показания о событиях, связанных со смертью Мэри Фэррелайн, и множество рассуждений о том, отчего это случилось. Гораздо меньше слышали вы о том, что это была за женщина. Защита менее всего намерена иронизировать над тем, что здесь было о ней сказано. Напротив, она хотела бы кое-что к этому добавить. Мэри Фэррелайн была оба-ятельна, умна, любезна и достойна всяческого уважения. Не утверждая, что она была совершенством – кто из нас, смертных, совершенен? –
Судья громко вздохнул, но публика на галерее не отрывала глаз от адвоката. Кое-кто из присяжных нахмурился, не понимая, к чему он клонит.
Аргайл же устремил на них сосредоточенный взгляд:
– Однако еще меньше мы слышали о личности обвиняемой, мисс Эстер Лэттерли. От членов семьи Фэррелайнов мы знаем, что она отвечала всем требованиям, необходимым для той небольшой работы, которую должна была для них выполнить, – и это все. Они смотрели на нее как на наемного работника, и их знакомство продолжалось менее одного дня. Узнать человека за такой срок невозможно.
Судья подался вперед, намереваясь что-то сказать, но раздумал. Он взглянул на Гильфетера. Тот, однако, сидел совершенно спокойно, и на его безмятежном лице сияла приветливая улыбка.
– Чтобы исправить это упущение, я намерен вызвать двух свидетелей, – продолжал защитник. – На случай, если один из них покажется вам ненадежным и, быть может, пристрастным. Для начала я приглашаю доктора Алана Монкриффа.
Когда привратник громко повторил это имя, в публике началось движение и легкая толкотня. Люди вытягивали шеи, чтобы разглядеть вошедшего. Высокий худой человек необычайно привлекательной внешности, пройдя между галереей для публики и свидетельской кафедрой, взошел по ступенькам. Его привели к присяге, и он поднял глаза на Аргайла в ожидании начала допроса.
– Доктор Монкрифф! Знакома ли вам заключенная, мисс Эстер Лэттерли? – спросил его адвокат.
– Да, сэр, и притом очень хорошо. – Несмотря на шотландское имя, медик говорил на чистом английском языке, с великолепными модуляциями.
Рэтбоун выругался про себя. Неужели его коллега не мог найти свидетеля, чья речь была бы ближе к местному говору и не столь откровенно выдавала в нем чужака? Слушая Монкриффа, ни за что нельзя было угадать, что он родился и вырос в Эдинбурге. Об этом нужно было подумать заранее. Следовало его предупредить. Но теперь уже было поздно.
– Не расскажете ли вы суду, при каких обстоятельствах вы познакомились? – продолжал тем временем Джеймс.
– Во время последней войны я служил в армейском медицинском корпусе, в Крыму, – ответил Алан.
– В каких частях, сэр? – с невинным видом поинтересовался Аргайл.
– Это были Серые Шотландцы, сэр, – ответил Монкрифф, едва заметно вскинув голову и расправив плечи.
На мгновение в зале воцарилось молчание, а затем дружный вздох вырвался у того десятка зрителей, которому была знакома военная история их отечества. Под Балаклавой Серые Шотландцы, гвардейцы-драгуны, всего-навсего восемьсот человек, ворвались на поле боя в тот момент, когда армии союзников грозила полная катастрофа, и, сдержав натиск трехтысячного отряда русской кавалерии, за восемь минут кровопролитного сражения опрокинули силы русских и обратили их в бегство.
Один из присяжных громко высморкался, а другой откровенно заплакал, не стесняясь своих слез. На галерее раздался возглас: «Да здравствует королева!»
Защитник сохранял полную невозмутимость, словно ничего не слыша.
– Неожиданный выбор для англичанина, – заметил он.
Гильфетер сидел как каменный.
– Не сомневаюсь, что в ваши намерения не входило оскорбить меня, – спокойно отозвался врач. – Однако я – уроженец Стерлинга, а медицину изучал в Абердине и Эдинбурге. Некоторое время я жил в Англии, а также за границей. Вас смутил мой акцент, унаследованный от матери.