Грешница и кающаяся. Часть II
Шрифт:
— Не трогайте меня, я сама пойду.
Затем она повернулась к начальнице и голосом, идущим из глубины ее сердца, произнесла:
— Да простит вас Бог и да защитит он меня.
С этими словами она вышла из комнаты в сопровождении удивленного сторожа.
В узких извилистых коридорах воспитательного дома было темно. Жозефина знала, какому наказанию она подвергнута. Однажды она уже провела трое суток в уединенной комнате на чердаке из-за одной девочки, ложно обвинившей ее. Но на этот раз наказание было неизмеримо длительнее.
С наступлением ночи
Вот и чердак — темный, страшный. Там стояла старая сломанная мебель, висела ненужная одежда, хранилась непригодная посуда.
Там водились голодные злые крысы.
Пройдя по темному длинному переходу, они достигли наконец комнаты.
Кастелянша отворила дверь, и Жозефина с трепетом вступила в темную, холодную, пустую каморку. У задней стены находилось ложе, устроенное из гнилой соломы; потолок над постелью круто спускался, так что лежащий здесь, забывшись, мог сильно стукнуться головой.
Кастелянша поставила кружку с водой, положила рядом кусок черствого хлеба и вышла, заперев дверь на ключ.
По телу Жозефины пробежала дрожь. Да и какая девочка в тринадцать лет не остолбенеет от страха, оказавшись запертой в комнатушке на огромном пустом чердаке, наедине с мышами и крысами.
Жозефина не смела приблизиться к соломенному ложу и закутаться в ветхое шерстяное одеяло. Сквозняк шелестел каким-то сухим мусором, качались и поскрипывали чердачные ставни, отовсюду чудились неведомые и потому страшные шорохи. Крысы и мыши, почуяв хлеб, затеяли беготню у самых ног девочки. Писк их был до того отвратителен, что ребенок, плача от страха, прижался в угол и не смел шевельнуться…
Рано утром пришла кастелянша и выпустила ее, чтобы она могла исполнять свою работу.
Нежными детскими ручками, босая, Жозефина должна была носить из колодца воду и исполнять все, что ей приказывали. Прочие девочки смеялись над ней и показывали на нее пальцами.
Но Жозефина кротко исполняла свою работу; только вечером ею овладел страх при мысли, что надо вновь возвращаться на чердак.
Но усталость взяла свое, и девочка как убитая заснула на убогом соломенном ложе.
Через несколько дней сильно похолодало, и к вечеру улицы и крыши домов покрылись слоем снега, началась метель.
Жозефина на своем ложе дрожала всем телом; ледяной холод разбудил ее, она почувствовала, что на тонком одеяле лежит снег, нанесенный через щели в крыше.
Она с нетерпением ожидала утра, чтобы можно было, наконец, покинуть хотя бы на время этот жуткий чердак; зубы ее стучали, ноги были почти обморожены, она стонала и плакала от боли.
Но вот в щелях крыши постепенно посветлело, и вскоре пришла кастелянша с хлебом и водой, с холодной водой для замерзшего ребенка. Никто и не подумал дать несчастной девочке ложку горячего супа, глоток кофе или согретого молока.
Идя по коридорам, Жозефина семенила окоченевшими
На некоторое время ей нашлась работа в теплых комнатах, но вскоре потребовалось идти за водой.
На улице было холодно, снег толстым слоем покрывал землю, а колодец, где брали воду, находился в другом конце двора. Маленькая Жозефина должна была взад и вперед бегать босиком по снегу и наполнять кувшины водой, замерзавшей у краев колодца.
Около одиннадцати часов утра у ворот воспитательного дома остановился экипаж.
Благочестивый сторож, расчищавший в это время дорожки во дворе, выглянул в оконце и увидел на дверце кареты королевский герб.
Он быстро побежал в дом и сообщил начальнице о приезде именитых гостей. В ту же минуту раздался звонок.
Начальница, эта тощая ханжа, тотчас созвала всех смотрительниц и учителей, те согнали детей в большой зал, и вскоре оттуда послышалось нестройное пение гимна.
Сторож прибежал снова и доложил о приезде настоятельницы монастыря Гейлигштейн.
Визит принцессы Шарлотты произвел сильное впечатление на начальницу. Она быстро направилась навстречу по. расчищенной от снега дорожке и впопыхах не заметила, что как раз в эту минуту Жозефина стояла у колодца и наливала воду в кувшины.
С низким поклоном, придав лицу самое кроткое выражение, начальница встретила у ворот игуменью, шедшую в сопровождении господина в военном плаще.
— Да благословит Пресвятая Богородица благочестивую принцессу! — произнесла начальница певучим голосом, сложив руки на груди и с удовлетворением убеждаясь, что пение детей, подстегиваемое вовсе не христианскими угрозами учителей, слышно было во дворе.— Визит вашего величества — большая милость и высокая честь для нас!
Шарлотта, которой претили низкопоклонство начальницы и ее плебейские манеры, сухо кивнула ей и сдержанно произнесла:
— Хорошо, хорошо, моя милая, мы приехали сюда не только для того, чтобы осмотреть этот приют несчастных сирот…
— …которым Бог посылает свое благословение,— подхватила начальница.— Благочестивая принцесса, я надеюсь, одобрит наши порядки и убедится…
— Я надеюсь, милая моя,— с легкой досадой перебила ее Шарлотта.— Но нас привела сюда еще и другая забота: мы хотели осведомиться об одной из ваших воспитанниц.
— Они все здоровы, благополучны, и мы воспитываем их в скромности, покаянии, песнопениях и молитвах.
— В скромности и покаянии — это отлично, если забота о них соединяется с чистотой помыслов. Должна вам сознаться,— продолжала Шарлотта,— что с недавнего времени я сделалась ревностной доброхоткой вашего заведения, с тех пор, как я и мой двоюродный брат, принц Вольдемар, случайно познакомились с одной из ваших воспитанниц и полюбили ее. Но войдемте же в дом.
Начальница была в восторге от похвалы принцессы и потому кланялась еще ниже и с еще большим умилением.
— Много ли детей у вас в свободное время занимаются рисованием и прочими искусствами по своим наклонностям? — спросила принцесса.