Грета Гарбо и её возлюбленные
Шрифт:
Когда Сесиль рассказал Диане Купер об их прогулках с Гарбо по лесу, та предоставила в его распоряжение свой дом в Шантильи, добавив при этом:
— Слуги будут от этого в восторге. Они обожают знаменитостей.
Гарбо, Шлее и Сесиль договаривались вместе пообедать в субботу вечером, но ввиду воскресной поездки в Шантильи этот обед не состоялся.
Воскресное утро было свежим и солнечным. Сесиль вел себя как пай-мальчик, поскольку Шлее впервые видел их вместе с Гарбо.
«Я чувствую, Шлее рад, что распознал отношения между мною и Гарбо. Это был первый раз, когда он видел нас вдвоем на протяжении столь долгого времени, между тем как до этого было столько суеты, и я наверняка казался неким загадочным упырем, который никогда не показывает себя, однако с которым постоянно приходится сражаться. Возможно, я ошибаюсь, предполагая, будто он страдает от душевных мук и ревности, тем
Обед прошел успешно. Шлее был в восторге от того, что его принимают в доме бывшего посла. Более чувствительная по натуре Гарбо наслаждалась чистым воздухом и отправилась на прогулку по парку. За обедом разговор главным образом шел о жуликоватости Уолтера Вангера и прочих кинодельцов. Сесиль пристально наблюдал за Гарбо. Вот что он писал позднее:
«Она все еще прекрасней всех на свете, обладает удивительной аурой и магнетизмом, однако если вскоре она не возобновит свои труды и не вернется на актерское поприще, то обречена на медленную смерть. Сегодня был один из ее солнечных дней. Несомненно, наилучший; с тех пор как она приехала в Европу, вылазка в Шато де Шантильи оказалась полной идиллией. Она в восторге от геометрически правильных аллей, от чистой воды для купаний, от густой травы, от животных (она даже скормила половину своей сигареты козе!). Прислуга в Шантильи снисходительно не обращала на нее никакого внимания, и поэтому она могла свободно любоваться прелестями поместья и критиковать его уродства — по ее мнению, замок по-немецки слишком тяжеловесен, а еще ей не понравились кое-какие статуи и неряшливо посаженные растения. У Гарбо от природы великолепный вкус и потрясающее чутье.
В Грету словно дух вселился. Ей хотелось то полежать, то поваляться с боку на бок, то понежиться среди золотистых колосьев. Она вела себя как ребенок: опустившись на колени, набрала целый букет пшеницы.
Даже не верится, что все это действительно было, жаль только, что мне не удалось побыть с ней наедине. Однако сторожевой пес не оставлял нас ни на минуту, если не считать того момента, когда перед самым отъездом они изволили удалиться в уборную. Тогда Грета, помнится, шепнула мне:
— А ты не можешь приехать ко мне в Америку? Я знаю двух людей, которые бы охотно одолжили нам свой домик в пустыне, — сами они сейчас в Европе.
Но не успели мы еще немного пошептаться о важных для нас обоих вещах, как вернулся упырь, и я зашелестел банкнотами, притворившись, будто мы обсуждаем, сколько дать на чай Жану. По пути домой, уже в машине, Грета то и дело шептала мне:
— Может, ты свозишь меня на Монмартр? — но я знаю, что она говорила это только потому, что ей было известно, что я собираюсь в театр с Айлей (Ралли)…»
Чуть позднее тем же вечером Сесиля ожидал неприятный удар:
«Должен признаться, что я испытал нечто вроде шока, когда поздно вечером, возвращаясь домой, после того как проводил Лилю после театра, я неожиданно заметил в окно своего такси, что Гарбо и Шлее тоже едут домой в голубом автомобиле. Было видно, что они увлеклись беседой, что Грета смотрит на него с такой теплой и преданной улыбкой, что они так близко склонили друг к другу головы. И тогда до меня дошло, что на самом деле Грета вовсе не хворая бедняжка, что ей просто нравится думать, будто она устала, на самом же деле она способна на протяжении восемнадцати часов кряду обходиться без сна и отдыха и чувствовать себя при этом куда бодрее, чем я.
Я же вернулся из Шантильи совершенно обессиленным и рухнул в постель, но спустя полчаса меня разбудил телефонный звонок — на проводе была Грета, такая же щебетунья и непоседа, словно она только что как следует выспалась».
Гарбо доставляла неприятности и на других фронтах. Поппи Кирк, которая к тому времени уехала в Нью-Йорк, опасалась возможного влияния Гарбо на Мерседес.
«Надеюсь, Грета не станет слишком тебя огорчать, — писала Поппи. — Прошу тебя, дорогая, береги себя, не позволяй себе слишком нервничать и расстраиваться».
Мерседес отмечает в дневнике, что, приезжая в эти годы в Париж, она всегда виделась с Гарбо. Та неизменно везла ее на Площадь Согласия, добавляя при этом:
«Только пожалуйста, не вздумай рвать здесь цветы».
Вскоре после проведенного за городом дня Сесиль вернулся в Лондон, а Гарбо и Шлее отплыли в Нью-Йорк на борту «Иль-де-Франс» и прибыли домой 10 октября.
В конце ноября Сесиль писал Гарбо:
«Дражайший
К моему величайшему сожалению, до меня дошло, что с момента возвращения вы пребываете не в духе. Примерно месяц назад я встретил в Париже «Черное-с-Белым», и она рассказала мне о вашем возвращении. Я более чем расстроен, что ты не осталась здесь после того, как мы встретились: как мне кажется, тогда бы все обернулось по-иному. Ты бы обрела необходимое душевное равновесие и здоровье. У тебя наступила полоса невезения, и я готов попытаться вызволить тебя из нее. Это, правда, довольно просто — главное, начать жизнь, которая была бы тебе полезна, а не искать бегства. Не хочу быть занудой — но согласись, что я все-таки прав. Я собираюсь приехать в Нью-Йорк в январе. Мне надо туда на полтора месяца. Ты все еще будешь в городе — или же можешь приехать ко мне из Калифорнии — или, может быть, лучше мне приехать к тебе? Будь добра, дай мне знать о своих планах, пусть даже весьма приблизительно, поскольку если я должен буду поехать в Калифорнию, то мне понадобится все заранее утрясти и уладить с «Вогом». Я знаю, что все это довольно непросто, но нам никак нельзя упускать друг друга из вида. Жизнь проносится мимо, не успеешь и глазом моргнуть…»
В ответ на это послание Гарбо сообщала, что останется в Нью-Йорке до приезда Сесиля. И он не должен даже мечтать о Голливуде, если только ему не предстоит там работа. Гарбо с радостью была готова встретить Битона в Нью-Йорке, а также предупредила его о возможных опасностях, какие подстерегают его во время поездок в Париж, и постоянно называла «моим милашкой Битти».
Сесиль отплыл в Нью-Йорк на борту «Куин Мэри» и прибыл в Америку в первых числах января 1950 года. Гарбо, совершенно неожиданно, все-таки появилась в Калифорнии, и первую ночь в городе они провели вдвоем. После этого они встречались лишь изредка. Битон сделал несколько ее снимков — улыбаясь, она поглядывает на нас из-за кофейника, — а в колонках светской хроники появилось несколько заметок об их романе. Сесиль ужасно разозлился, когда Эд Салливан напечатал ехидную статейку, в которой намекалось на скандал с «Богом» в 1938 году. Как-то раз во время обеда Сесиль набросал на меню портрет Гарбо, а в ответ она набросала портрет сестры Мерседес, а рисунок Сесиля зачеркнула.
Кроме того, Битон занялся эскизами для пьесы Сесиля Робсона и Жана Ануя «Крик павлина», а также работал с Линкольном Кирштейном над балетом Эштона-Бриттена «des Illuminations». 26 марта Битон вернулся в Англию и возобновил свою переписку с Гарбо:
«Дорогой сэр!
Неделю назад, в это время, мы шли с тобой по парку, направляясь к Кейти-Кальм. Чудесным и солнечным был этот день, и какой чудесной была прогулка со своим мешком, и как прекрасно мы с тобой пообедали вместе, и все было просто расчудесно — хотя над нами и нависла тень нашей неизбежной разлуки. Нас выручило шампанское — меня даже не раздражали больше столпившиеся в дверях любители автографов, по крайней мере, не в такой степени. Интересно, а как у тебя прошла эта неделя? Неродившиеся цыплята у тебя на лице, массаж, визит в остеопату. Я надеюсь, что ты уже решила, что тебе пора в твой тихий переулок в Калифорнии, поскольку нынешнее твое положение в роли незаменимой и готовой всегда услужить не может продолжаться до бесконечности и его следует потихоньку менять…»
Сесиль имел в виду газетную шумиху, преследовавшую их во время его недавнего визита.
«После Нью-Йорка жизнь кажется относительно легкой. Хотя и нельзя сказать, что совершенно лишена неприятных моментов. Мне из Нью-Йорка прислали гнусную газетную вырезку про нас с тобой. Не знаю, кто там уж так постарался, уж не Ауэлл ли Парсонс. Правда, написано так, будто речь идет о бракоразводном процессе — какой удар для тебя, — остается только надеяться, что она не попадется на глаза Джорджу (боюсь, однако, что так оно и будет), поскольку он наверняка воспримет все близко к сердцу. Какие, однако, свиньи все эти американские репортеры, сущие шпионы, вульгарность всего этого начисто отбивает у меня всякое желание завидовать «массе народа, процветающего за этот счет».
Будь добра, постарайся при Джордже упоминать мое имя лишь мимоходом и как можно реже, поскольку мне бы не хотелось, чтобы он считал меня проходимцем. Вряд ли это пошло бы на пользу любому из нас».
Гарбо ответила быстро, поблагодарила Сесиля за телеграмму, заверила, что скучает без него и часто поглядывает в сторону его гостиницы. 10 апреля она собралась уезжать в Калифорнию, к сожалению — не в Англию, каким бы заманчивым ни казалось это предложение. Гарбо писала, чтобы Сесиль взглянул на Кейти — тем самым он вспомнит и о ней.